…И пять бутылок водки - Демин Михаил. Страница 18

Дрожь, сотрясавшая Брюнета, все не унималась; руки его тряслись, и он говорил, прижав их к груди – крепко стиснул, сцепив и мелко похрустывая пальцами.

– Стоит ему только придти в камеру, как об этом сразу же все узнают… Тюремный телеграф работает быстрее всякого другого!

– Но… Что же ты предлагаешь? – сказал начальник опергруппы.

– Не знаю. Ах, ничего я не знаю! Хотя…

Брюнет вдруг умолк. Глотнул воздух. И медленным, сдавленным, пересохшим каким-то голосом проговорил:

– Один выход все же имеется. Только один! Но зато – самый надежный.

– Какой же?

– Убрать…

– То есть как – убрать, – повторил Наум Сергеевич. – Убить, что ли?

– Ну да. Пришить – и кончики. Что же еще? Другого выхода нету.

– Да ты что? Ты в своем ли уме? – возмущенно сказал начальник опергруппы. – Ты забыл, наверное, с кем говоришь?

Он напрягся, выпрямился, – словно бы даже ростом стал выше. Рыжеватые усики его ощетинились. На скулах задвигались желваки.

– Как-никак, я – представитель законности.

– А-а-а, – яростно оскалясь, перебил его Брюнет, – тоже мне законность! Что я вас, не знаю? Когда вам нужно – вы не стесняетесь… Творите, что хотите…

– Замолчи, – сказал Наум Сергеевич, – слышишь?!

Он произнес это властно, тоном приказа. Шагнул к Брюнету. И сейчас же от двери – в комнату – неслышно ступил Зубавин. Брюнет затих, озираясь. Он трудно дышал, лицо его подергивалось судорожно, в уголках рта скопилась белесая пена.

С минуту все они молчали. Затем Наум Сергеевич сказал – деловито, вполголоса, как ни в чем не бывало:

– Ну, а как же ты это себе представляешь? Как ты намерен?

– Не я, – слабо отозвался Брюнет, – а вы…

– Ну уж нет, – возразил начальник опергруппы. – Не мы, а ты… Если нужно – делай сам. Своими руками.

– А вы, значит, в стороне?

– Да, мы в стороне. В это дело мы вмешиваться не будем. Отдам его тебе, – поступай, как знаешь. Выиграешь, твое счастье. Ну, а если проиграешь…

– А если? – исподлобья глянул на него Брюнет.

– Что ж я тебе могу сказать, – развел руками Наум Сергеевич. – Не проигрывай.

– Вот как, – пробормотал Брюнет. И скрипнул зубами. – Эх, вы… Н-ну, ладно.

Он как-то сразу остыл и заметно успокоился; истерика его схлынула, прошла. Закурив и вытолкнув колечко дыма, он спросил:

– Так значит – отдаете?

– Отдаем.

– Ну, тогда я пошел… Пока!

Брюнет торопливо направился к выходу. Начальник опергруппы сказал – глядя ему в спину:

– Иди черным ходом! Знаешь – где он?

– Знаю, – не оборачиваясь, бросил Брюнет, – все знаю. Он скрылся в коридоре. Наум Сергеевич наморщился, думая о чем-то, прислушиваясь к удаляющимся шагам. Потом поманил к себе Зубавина.

– Слушай-ка, – шепнул он. – Сделаешь так… Иди сейчас за ним. И следи, не спускай глаз. Следи за каждым шагом, понятно?

– Есть!

Зубавин вытянулся, щелкнул каблуками. И затем спросил:

– Дополнительных инструкций – никаких?

– Нет, никаких. Только наблюдай. Вмешиваться мы ни во что не будем, но знать – должны все!

Глава десятая

Потолкавшись возле ларька еще с полчаса, Хмырь, наконец, утомился. Ни Брюнет, ни опер не появлялись – и эto одно, уже само по себе, свидетельствовало о многом… Ждать больше не имело смысла; все было ясно и так! «Пойду-ка домой, – решил он, позевывая, – высплюсь, отдохну. А вечером разыщу блатных и тогда решим сообща – что теперь делать».

Он выбрался из толпы, мимоходом – ладонью – потрепал по плечу знакомого алкоголика. (Тот уже успел пристроиться к кому-то другому, был занят разговором и обернулся с неудовольствием.)

– Что, папаша, допиваешь? – спросил Костя, – ну, ну!

Затем он пошел – размышляя о последних событиях и дивясь тому, как стремительно и грозно развернулись они вдруг за истекшие сутки.

«Сволочи! – думал Брюнет, – ох, сволочи! Работай на них, помогай… Ну, нет. С меня хватит. После этого случая я ученый. Больше я не верю никому! Вот расквитаюсь с Хмырем, разделаюсь с ним – и все. И кончики. Пусть они, собаки, ищут себе другого партнера. Слава Богу, что они мне отдали его; открыли чистую карту… Этот шанс – мой. И надо им воспользоваться поумнее, получше! Интересно: вооружен ли Костя? Если он прихватил меня случайно, у него, вполне возможно, ничего при себе и нет… Ну, а может, он следил специально, преднамеренно? Может, он и в самом деле – разоблачил? Что ж, в таком случае, при нем – его кольт. Хороший кольт, новенький; он его недавно только купил у тульских ребят. Если кольт – это серьезно, это трудно… Но – ничего. Как-нибудь! То, что может быть у него, я все-таки, знаю. А вот то, что имею я, он вряд ли сможет угадать; эту штуку он в моих руках еще не видел. Ему поначалу и в голову не придет…»

Вот так он думал, провожая Хмыря – прячась за спинами прохожих и время от времени хоронясь в подъездах домов. Когда они пересекали центр города, Брюнета внезапно кольнуло беспокойство: а не было ли с Костей кого-нибудь еще? Один ли он? Что, если у него имеется напарник – идущий сейчас где-то рядом и наблюдающий за всем со стороны?

Он оглянулся на ходу – окинул внимательным взглядом людную улицу. И не заметил ничего подозрительного.

Зубавин шел за Брюнетом, держась от него на расстоянии десяти шагов. Он видел, как Брюнет обернулся, и сейчас же, на всякий случай, съежился, опустил голову. Сделал он так машинально, по привычке… В принципе же он чувствовал себя спокойно. Он знал: приметить его в толпе нелегко.

Зубавин умел растворяться, умел менять облик и становиться неузнаваемым. Его когда-то, еще до революции, обучали этому хорошие мастера!

Он действительно выглядел сейчас неузнаваемо. Пиджак был снят и переброшен через плечо. Галстук исчез. Ворот рубашки был вольно распахнут. Исчезла также и кепочка; ее заменил просторный шерстяной берет. И в довершение ко всему, глаза его прикрывали квадратные, в крупной оправе, дымчатого стекла очки.

Все это – и берет, и очки – заранее хранилось во вместительных его карманах. Там было также и многое другое: вторые очки (уже не дымчатые, а синие), еще один галстук, трубка, пестрый канареечный шейный платок. Применяемые в различных комбинациях, вещи эти отлично помогали преображаться, становиться всякий раз новым, иным. Наряду с этим полагалось также менять – время от времени – походку, жесты, манеру держаться… Зубавин в совершенстве знал и это искусство. Он выполнял свое дело легко, как бы даже играючись. Он уверенно шел за Брюнетом, – пас его, держал на крючке. Чем-то он сейчас напоминал рыболова, подсекающего сазана и слегка отпустившего, отдавшего леску; пусть рыбешка покружит, поплещется, все равно, она уже поймана; ей с крючка не сорваться!

Костя Хмырь не торопился домой. Он плелся, застревая у витрин и киосков – перемигивался с продавщицами, толкался в очередях. Затем завернул в закусочную и долго сидел там, завтракая, потягивая местное молодое вино.

Преследователь его остался снаружи – в толпе на трамвайной остановке. Зубавин же, с минуту поколебавшись, вошел в помещение вслед за Хмырем. Он так рассудил: Брюнет не уйдет, никуда не денется. Главное – не терять из вида основную приманку!

Усевшись за дальним столиком, в углу, Зубавин заказал себе простоквашу. И достав из кармана газету, развернул ее с ломким шорохом.

Он отдыхал сейчас. Кружение по городу его утомило. Хоть и любил он дело и с удовольствием играл свою роль, все же тягаться в ходьбе с молодыми не мог уже так, как прежде – быстро выдыхался, слабел. Недавно ему сравнялось шестьдесят, и груз этих лет ощутимо чувствовался, давил.

«Пора, видать, на покой, – вскользь подумал он, – послужил, потрудился, хватит!» В последнее время он нередко приходил к этой мысли. Но всякий раз она рождала в душе его чувство протеста, горечи и обиды. Мысль о покое не тешила его, нет! В старом этом сыщике жила профессиональная гордость, потаенное, но мощное ощущение своей значительности и особой силы. Ощущение это, в принципе, было сродни тому, что испытывает актер. Разница заключалась только в том, что публика здесь находилась в роковой зависимости от лицедея – была в руках у него, в полной его власти…