…И пять бутылок водки - Демин Михаил. Страница 23

– Что же, это все по моей вине?

– А по чьей же? Твои ошибки…

– Ну, от ошибок никто не застрахован, – сказал Наум Сергеевич. – Сами знаете: не ошибается только тот, кто ничего не делает.

– Знаю, знаю. Но слишком уж много промахов накопилось. Один за другим… Непостижимо! Ну вот – посуди сам.

Проценко поднял пухлую растопыренную ладонь и начал медленно загибать пальцы.

– Неудача с облавой – раз. Беляевский ушел тогда прямо из рук. Прямо из рук! И потом ты снова его упустил. И считай дальше: я тебе посоветовал прощупать свою агентуру, приглядеться к ней получше – а чем же это закончилось? Явочная квартира раскрыта, провалена. Твой агент убит. И – пятое – преступник скрылся.

Пальцы его плотно сомкнулись в кулак и, потрясая им, Проценко проворчал хрипловато:

– Все худо, все! Убийцу этого тоже ведь упустили, не смогли выследить. Вот – твои люди! Я разговаривал с Зубавиным…

– И что же он?

– Да что, – отмахнулся парторг. – Старик, что с него возьмешь! На пенсию пора. Не угнался, говорит, отстал… Хорошо хоть дал словесный портрет. Знаешь, чей? Описание убийцы полностью совпадает с приметами твоего Фантомаса.

– Ах, жалко… – раздумчиво сказал Наум Сергеевич. – Жалко, я не смог выехать на происшествие; занят был, возился с бумагами в секретной части… Он, стало быть, перекокал всех.

– Нет. Судя по показаниям Зубавина, сначала дрались двое – твой Брюнет и его приятель. Фантомас появился позже. Как и откуда – непонятно. Там, вообще, много неясностей. Зубавин, к сожалению, видел не все.

– Как же так?

– Да вот так… Не все! Успел заметить только начало, только драку. А затем во дворе появились какие-то люди – и он отвлекся. И Фантомаса засек лишь в последний момент.

– Н-да, скверно получилось, – процедил, теребя свои усики, Наум Сергеевич, – Хотя… Как посмотреть. В конце концов, убитые – кто? Уголовники, преступный элемент. Перессорились, прикончили друг друга – о чем речь? Дело ясное. И с нас тут спрос небольшой! Для прокуратуры…

– Для прокуратуры, друг мой, – перебил его парторг, – существует сам факт убийства. И наша обязанность – его объяснить. Какова бы ни была подоплека… А что мы знаем? Знаем только то, что один из этих уголовников найден с раздробленной левой височной костью. Судя по всему, удар был нанесен каким-то тупым орудием. – Парторг умолк, сопя, вытер платком лоснящуюся лысину. – Другой же убит в упор тремя выстрелами из револьвера, калибра 7,68. Кроме того, на теле его обнаружено ножевое ранение. Вот все, чем мы располагаем!

– Ну, так в чем же дело? Достаточно.

– Не достаточно. Отнюдь! Дело в том, что оружие-то исчезло. Понимаешь? Исчезло! Сведения о нем имеются, а само оно – где? Вероятно, у третьего… И пока мы его не сыщем – прокуратура у нас не примет материала, не успокоится.

– Ах, черт возьми, – сказал Наум Сергеевич. – Значит, что же: окажись револьвер на месте…

– Да. Револьвер и нож. И тогда, действительно, все бы утряслось, объяснилось. Ну, блатные схлестнулись меж собой, – ты прав, – дело ясное. И третий был бы здесь не при чем…

– Что ж, если загвоздка только в оружии, – медленно, осторожно, проговорил Наум Сергеевич, – еще не все потеряно. Можно кое-что придумать…

И он как-то странно, по-птичьи, – боком и снизу вверх, – посмотрел на парторга.

И сразу же отвел глаза, отвернулся с безучастным видом. Проценко сказал устало:

– А-а-а, оставь. Надоели мне твои махинации.

– Что-о? – сейчас же распрямился, вскинул голову Наум Сергеевич. – Послушайте… Я, конечно, допустил кое-какие промахи, не отрицаю. Но это, все же, не дает вам права… Да и что значит – махинации? И почему они только мои? Все мы ловчим порой, и вы тоже… Все! Каждый по-своему! А в общем, делаем одно дело.

– Да, но делать надо чисто, – наставительно сказал Проценко. Он грузно прошел к столу. Уселся, скрипнул стулом. – Чисто! – повторил он. – Аккуратненько! А ты пачкотню развел. И еще негодуешь.

– Но все же, все же… – Наум Сергеевич стоял теперь, усы его гневно топорщились, сухие впалые щеки были бледны. – Не делайте из меня козла отпущения; я не хуже других… Махинации!

– Да успокойся, остынь, – проговорил Проценко. – Никто и не говорит, что ты – хуже. Чего ты пенишься? Нервишки у тебя, брат, ни к черту. Подлечиться бы тебе, а?

– Ах, да какое тут лечение, – мрачно махнул рукою Наум Сергеевич.

– Нет, в самом деле, – сказал парторг, – подумай об этом. – Он зашуршал бумагами, нагнул бугристый свой череп. – Впрочем, мы сами уже подумали… Посовещались с комиссаром и решили дать тебе возможность отдохнуть.

– Как это – отдохнуть?

– Ну, как люди отдыхают? – Парторг хохотнул добродушно. – Берут отпуск, едут к морю. Загорают, цветочки нюхают…

– Значит, что же, – сказал, сужая глаза, Наум Сергеевич. – Значит, вы, попросту говоря, отстраняете меня от дела?

– Вовсе нет, – досадливо поморщился Проценко. – Все проще, брат, да, все проще… Тебе предоставляется краткий внеочередной отпуск. А дело временно передается другому. Вот так. Временно. Понимаешь?

– Это – кому же?

– Савицкому.

Выйдя от парторга, Наум Сергеевич постоял с минуту в коридоре – угрюмо насупясь, дыша сквозь сцепленные зубы. Расстегнул тесный, душащий ворот кителя. И медленно, тяжело прошел к себе, в оперативную часть.

Там его дожидался Зубавин.

– Ага, – сказал начальник опергруппы, – тебя-то мне и надо…

– Разрешите доложить! – Зубавин шагнул к нему, вытянулся.

– Не трудись, – усмехнулся Наум Сергеевич, – я все уже знаю. От начальства. Ему ты постарался доложиться раньше. Почему, черт возьми?

– Что-с? – растерянно спросил Зубавин.

– Почему ты мне сразу же не позвонил – оттуда, с места?

– Не смог, – сокрушенно пробормотал старик, – не успел.

– Не успел! – Наум Сергеевич бешено глянул на Зубавина. – Ты представляешь, в какое положение ты меня поставил? Я, начальник опергруппы, ничего не знаю! Я вынужден все подробности узнавать от Проценко; сидеть с дурацким видом, хлопать ушами. Да еще выслушивать упреки в том, что мои люди не умеют работать… Когда этот – третий – появился, ты где был?

– Да, в общем, недалеко, – развел руками Зубавин, – но ведь там что получилось?…

– Это мне не интересно, – резко прервал его Наум Сергеевич. – Ты мне скажи: почему ты его упустил, а? Как ты мог?… Тоже – не успел?

Ответом ему было молчание. Передохнув, помедлив несколько, Наум Сергеевич проговорил:

– Что-то ты стал в последнее время – не успевать. Беда с тобой. – И добавил мстительно: – На покой пора, на отдых.

– На отдых? – встревожился Зубавин. – То есть, как?

– Ну, как люди отдыхают? Уходят на пенсию; загорают, цветочки нюхают.

Глава тринадцатая

Игорь спал. Ему снился пустой, незнакомый, безлюдный город.

В белесоватом пепельном небе четко вырисовывались крыши; острые изломы и углы, чешуя черепиц и выступы труб. Трубы эти не дымились, и проемы окон были темны. Игорь никак не мог понять: что сейчас – утро? Или, может быть, вечер? Одно лишь он знал, видел отчетливо: было светлое время суток.

Низко, над самыми крышами, висело бледное, бескровное солнце. Странное солнце! Диск его был не круглым – как обычно – а несколько сплющенным и неровным. Бесформенное это пятно окружала неширокая, черная полоса. И под сумрачным, окантованным тьмою светом, простирались немые скверы, мертвые площади и улицы, лишенные теней.

Игорь видел себя, идущим через пустынную площадь. Он шел, плотно вбивая в асфальт каблуки – торопился куда-то и с тревогой прислушивался к звукам за спиной.

Ему все время казалось, что кто-то идет за ним; настигает, торопится вслед! Каждый его шаг словно бы повторялся, двоился. Но это было не эхо, нет. Эхо возникало отдельно и жило само по себе. Это явно были чьи-то чужие шаги; они сливались, смешивались с его собственными – но все же не совсем, не совсем…