Поезд Ноя - Щупов Андрей Олегович. Страница 4

Поэт с удивлением воззрился на Егора, захлопал редкими ресницами.

– Зачем? Я, кажется, эксгибиционизмом не страдаю.

– Не о том речь. Видишь ли… – Егор исторг глубокий вздох. Он и сам толком не знал, что собирается сказать. Наверное, просто жаль стало Горлика, хотелось отвлечь от него внимание. – Видишь ли, Путятин, пули всегда и всего хуже. Самый распоследний аргумент, если разобраться. А потому… Делай, что хочешь, кричи, напивайся, бока отлеживай, но только не стреляй.

Длинная фраза унесла остатки сил. Он почти физически ощутил, как тускнеет лицо и гаснут без того тусклые глаза. Пришлось в экстренном порядке мобилизовываться. Проявляя недюжинную волю и внешне довольно уверенно Егор подцепил пальцами подсохший колбасный кружок, виртуозным движением переправил в рот, тут же промокнул губы салфеткой. На него взглянули с удивлением. Салфетки на этой стадии действительно воспринимались тяжело. И снова он мысленно усмехнулся. Опять всех обманул. Напился в дым и притворился трезвым.

– Ну-с! За тех, кто в море? – он поднял свою посудину.

– А кто нынче не в море? – Жорик коротко хохотнул, но тут же спохватился. – Отличный тост! Поддерживаю! За нас, стало быть, – за всех оставшихся…

– Опаздываем, Павел Матвеевич?

– Есть немного, – полковник, приподняв рукав, покосился на мерцающий изумрудным светом циферблат. – По идее, следовало бы чуток ускориться.

Ускориться им и впрямь не мешало. Хоть по идее, хоть вовсе безыдейно. Однако скорость предвещала риск. Ноги на мокрых шпалах опасно разъезжались, мутная пелена плотно закрывала бредущих впереди и сзади. Безумные условия для тех, кто шагает над пропастью. Павел Матвеевич припомнил фразу Столыпина: «Вперед, но на мягком тормозе!». Для них это было тем более справедливо, что по сию пору не у всех получалось идти ровно. Раскачивались, словно морячки, после годового плавания впервые ступившие на сушу. Потому и подбирали людей особенно придирчиво. Потратив лишнюю пару дней, выводили на крыши вагонов под открытое небо. Проверка оказалась нелишней. Многих храбрецов скручивало в первые же секунды. Люди ложились на живот, начинали задыхаться, выпучив глаза и напоминая выброшенную на песок рыбу. Таких приходилось уносить за руки и за ноги. Тем же, кто преодолевал приступ страха, завязывали глаза, предлагали пройти по прямой восемь-десять шагов. И снова получалось далеко не у всех. Шли словно по тросу, протянутому над пропастью. Почти половина «срывалась». Наконец дополнительный процент отсеялся, стоило им выбраться наружу. Оно и понятно. Потоптаться пару-тройку минут на крыше вагона – одно, а оказаться предоставленным самому себе в полном окружении стихии – совсем другое. Отойти от поезда, для пассажиров значило примерно то же, что для младенца быть оторванным от теплого материнского тела. Открытое пространство повергала в шок, и добрая треть волонтеров вернулась на исходные позиции. Именно таким образом происходило формирование батальона. Людей набирали по конкурсу, словно в цирковое училище.

Батальон!.. Полковник фыркнул. Две с половиной роты по количеству, а по качеству – ближе к разноголосому табору. Потому как настоящей армией у них не пахло. Впрочем, где она сейчас настоящая армия? Уцелела ли хоть в одной точке планеты? Очень и очень сомнительно. Так что, какой ни есть, а батальон. Пестрый, неопытный, однако слитый единой целью и единым командованием. В большинстве своем людишки храбрились, хотя глядеть предпочитали преимущественно под ноги. Сознание людей отравляла сама мысль о близости бушующих волн. Всего-то и лететь – метров тридцать-сорок, жалких две-три секунды. Потому и организовали связки по два-три человека. Точь-в-точь как у альпинистов. Самый неловкий из отряда, Бакстер, уже дважды умудрялся срываться с моста, повисая на альпинистском тросе, как муха на паутине. Чертыхаясь, его вытягивали наверх и, не теряя драгоценных минут на охи-ахи, вновь возобновляли движение. Момент атаки был оговорен самым жесточайшим образом, опаздывать они просто не имели права. Увы, что хорошо просчитывалось на расчерченной зигзагами мостов карте, в реалиях принимало иное обличье. Они не выдерживали предписанной скорости, и потому Павлу Матвеевичу, бывшему полковнику российских ВВС и нынешнему предводителю отряда, приходилось сокращать паузы, отведенные на еду и отдых. Время – вечная нагайка, жестоко подстегивало, офицеры сердились и ругались, рядовые бойцы их понимали, на слякоть и кружащую головы высоту по мере сил старались не обращать внимания. Впрочем, высоты, как таковой, не существовало. Дождь плотно занавесил пространство справа и слева, – головы кружил призрак высоты – той самой, что будоражила воображение, навевала мысли об обморочном падении, об акульих караулящих пастях. Шагающие по железнодорожному полотну ясно сознавали, что под ними не чернозем и не гранит, – всего-навсего зыбкий пролет, ощутимо раскачивающийся под напором ветра и волн. Высотные составные опоры убегали далеко вниз, стрелами вонзались в пучину океана. Последний из года в год вгрызался пенным оскалом в стальные сваи, уподобляясь медведю, раскачивающему дерево с незадачливыми грибниками. С делом своим, надо признать, он справлялся успешно – расшатывал и валил мосты один за другим. Иной раз разошедшиеся волны доставали до самого верха. Немудрено, что надводный флот продержался относительно недолго. Во всяком случае о судах, которые еще года три тому назад можно было углядеть в дождливой полумгле, теперь не было ни слуху ни духу. Все повторили судьбу Титаника – даже самые непотопляемые.

Подняв голову, полковник прищурился. Показалось на миг, что в высоте мигнул огонек. Он оглянулся. Так и есть. Три или четыре луны. Справа – огромная, оранжевая и две зеленых слева. Но самая страшная – та, что зависла чуть ниже товарок, бьющая особым светом – всепроникающим, мертвенно голубым, за что и была прозвана Луной Смерти.

Павел Матвеевич судорожно сглотнул. Подобную картинку он наблюдал не впервые. Голубоватое сияние делало дождь невидимым, и мир вновь становился прозрачным на десятки миль вокруг. Более того – пугающий свет позволял видеть людей и предметы насквозь. Вот и сейчас по бесконечному мосту брела не колонна волонтеров, а вереница вооруженных скелетов. Понурые, вяло переставляющие костяные сочленения, с черными невидящими глазницами, пугающе зубастые. На спинах – нелепые, склепанные из винтиков и пружинок автоматы, на серых скрипках тазобедренных костей – набитые патронами подсумки. Но страшнее всего выглядели собранные из белых шашечек стебли позвоночников. Чем-то они напоминали кобр, упакованных в клетки из ребер. Сюрреалистическая пастораль угасающего мира…

Полковник вновь запркинул голову, и показалось, что он видит ниточки иных, протянувшихся на немыслимой высоте мостов. Еще один мираж, о котором любили распускать слухи инсайты. Существование мировой паутины, которой в принципе не могло быть.

Мгновение, и синяя луна погасла. Дождь и тьма разом накрыли горизонты, скелеты вновь превратились в людей. Что-то там в высоте еще моргало и потрескивало, видимо, дотлевали угольные стержни небесного прожектора. Павел Матвеевич сморгнул. Может, случайный самолет?… Хотя какие, к черту, самолеты! То есть опять же энное время назад, говорят, и впрямь кто-то еще летал. Дирижабли встречались, последние из сверхдальних экранолетов. Да только горючка давно кончилась, самые счастливые из пилотов успели пустить себе пулю в висок, и можно было не сомневаться, что вся аэрофлотилия землян тихо и мирно переправилась на дно морское. Может, кто и дотянул до Тянь-Шаня, но и те, должно быть, давно сгинули. Что им там делать в высокогорье? Без еды, без жилья, под этим нескончаемым дождем?

Полковник передернул плечами, сунув руку под плащ, растер левую грудину. Это место давало о себе знать не впервые. Он вздохнул. Укатали сивку крутые горки! А ведь в далеком детстве казалось непонятным, как это люди болеют, отчего умирают и почему вдруг однажды затихает такой вечный и такой неугомонный пульс. Даже душить себя как-то пробовал. Из любопытства. Не получилось.