Сладкая песнь Каэтаны - Пиньон Нелида. Страница 16

– Может, вы умеете, как я, лечить раны и болезни? Делать уколы?

Подобные цеховые препирательства раздражали Полидоро.

– Со мной пойдет тот, у кого память лучше. Виржилио и Эрнесто не скрывали, что огорчены, испили горечь из одной и той же чаши.

– Назовите мне без лишних слов число, день недели и месяц, когда Каэтана уехала из Триндаде, не оставив никакой записки.

Память частенько подводила Эрнесто. В школе, вызубривая латинское склонение, необходимое для перевода Цицерона, он не всегда попадал в точку. И все у него получалось шиворот-навыворот, даже Цицерона он путал с Катоном [15]. О печальном дне он хранил довольно смутное воспоминание. Он сидел за столом и ужинал, когда Полидоро срочно вызвал его в «Палас», чтобы сообщить о дезертирстве Каэтаны и всей труппы губителей искусства. Ужин был более изысканный, чем обычно, значит, был чей-то день рожденья. Но чей? Его, жены или старшего сына? Память подводила, не давала никаких полезных сведений. Лишь отрывочные воспоминания. Этот недостаток лишал его и возможности судить о своем собственном прошлом, о котором ничего толком сказать не мог. Из-за этого любой сосед мог хвастаться в кафе поступками, которые на самом деле совершил он.

Наблюдая старания Эрнесто, Виржилио попросил слова. Речь его была проникнута чувством интеллектуального превосходства.

– Это случилось в среду, третьего мая 1950 года. В то утро поезд отправился из Триндаде с опозданием на десять минут из-за сильного дождя. Стало быть, в девять сорок пять. Дождь начался накануне перед обедом, в тот самый час, когда Полидоро позвали и он срочно выехал на фазенду Суспиро, чтобы оценить ущерб, нанесенный лопнувшей трубой водяного бака, в кухню хлынул настоящий поток, который смыл фасоль, приготовленную Додо для крестин Жоаозиньо, сына Досуры и Манеко, тамошних жителей, в то время когда управляющий был...

– Хватит, – нетерпеливо прервал его Полидоро. – Вы победили.

Из благородства Виржилио утешил, как мог, Эрнесто.

– Если бы мы, историки, не обладали хорошей памятью, как бы мы защищали историю Бразилии от чужеземцев, которые приезжают охотиться за нашими документами?

Виржилио не занимался физическими упражнениями и с трудом поспевал за Полидоро. Их появление в вестибюле гостиницы испугало Мажико.

– Что привело вас сюда в такой час?

Мажико лишь притворялся изумленным: Франсиско наверняка сообщил ему накануне о предстоящем приезде Каэтаны.

– Да вы же знаете, разве не так? – Полидоро не дал ему времени опомниться от страха. – В этом случае – молчок, это тайна, понятно? А что касается Франсиско, то я когда-нибудь велю отрезать ему кое-что.

Мажико побледнел и хотел было защитить Франсиско, но Полидоро его остановил:

– Неважно. Теперь я хочу знать, кто занимает номер люкс на шестом этаже. – И он указал на потолок, где взгляд его наткнулся на горящую хрустальную люстру.

– Парочка, которая проводит медовый месяц. Они пробудут до субботы. Приехали из Мирасемы. У родителей молодожена там небольшой мыловаренный заводик. Похож на португальца, с мальтийским крестом. Кажутся людьми порядочными.

– Выселите их оттуда сейчас же. Под любым предлогом.

– Да они же еще не встали. Не заказывали утренний кофе. Вы же знаете, в медовый месяц никто рано не встает. – И Мажико впервые улыбнулся, надеясь тронуть сердце Полидоро.

– Кто всю ночь возится с женщиной, тот нуждается в отдыхе. Раз уж так, даю им еще два часа. А потом переселите их в другой номер. Поскольку они из Мирасемы, где у меня немало друзей, дирекция оплатит их пребывание здесь, в том числе еду и выпивку.

Полидоро направился к запертой двери справа от конторки администратора. Он знал все помещения гостиницы. Мажико последовал за ним, и Полидоро еще раз напомнил о новобрачных.

– Если не поговорите с ними, я их выставлю, даже если они в этот момент будут заниматься любовью, – сердито сказал он, открывая дверь, которая вела на лестницу.

– Ну, теперь проверим вашу память, Виржилио. – И обернулся к Мажико: – Принесите мне ключ от подвала.

Полидоро легко шагал по ступенькам, а вот Виржилио шел медленно из-за темноты и страха, боясь упасть, опираясь рукой о стену.

– Здесь двадцать семь ступеней, можете сосчитать, – пояснил Полидоро. Став перед дверью подвала, попробовал отпереть ее, замок не поддавался.

– Что за дерьмовый ключ! Сколько лет эту дверь не открывали?

Наконец дверь со страшным скрежетом открылась. Полидоро вошел первым.

– Зажгите свет, Мажико.

В темноте Мажико столкнулся с Виржилио, который тут же уцепился за него. Вдвоем они нашли выключатель. Лампа осветила кладбище мебели с бесконечными памятниками в виде перевернутых стульев; по виду мебели и ящиков трудно было определить их происхождение. Здесь царил полный хаос: сваленные в кучи разнородные предметы образовывали лабиринт, двигаться по которому необходимо было осторожно и с умом.

– Как же мы найдем мебель и матрас из номера Каэтаны среди такого беспорядка? – вздохнул Виржилио.

– Мы не уйдем отсюда, пока дело не будет сделано. Глядите повнимательней, – приказал Полидоро. Проведя рукой по какому-то предмету меблировки, почувствовал корку грязи, въевшуюся в дерево, словно инкрустация из матовых рубинов. Тщетно силился он определить, что перед ним, и начал путешествие по местности, картой которой не располагал. Однако велико было его желание преодолеть препятствия и добраться до другого конца подвала, откуда удобнее осматривать все это скопище. Полидоро надеялся, что их поиски увенчаются успехом.

– Вы хоть знаете, что ищете? – спросил Виржилио.

– Не мешайте, пожалуйста.

И Полидоро нервно продвигался, как по морю среди густых водорослей, а Мажико и Виржилио шли за ним, но понемногу отставали, держась друг за друга, чтобы не потеряться. Мир, населенный обломками и сгинувшими воспоминаниями, производил на обоих гнетущее впечатление.

Несмотря на все меры предосторожности, Виржилио, менее ловкий, чем Мажико, врезался в груду ящиков, которая рухнула на историка, точно карточный домик. Увидев беду, Мажико бросился на выручку. Он успел вовремя, но Виржилио все же испугался.

– Кому я обязан жизнью? – обалдело спросил он. Мажико протянул к нему руки, чтобы заключить его в свои объятия. Рядом с человеком, который его спас, Виржилио почувствовал влечение к человеческому теплу и забыл о старой мебели. На шум, производимый братанием, обернулся Полидоро.

Виржилио, все еще в объятиях Мажико, заметил, что Полидоро их не видит.

– Мы здесь, возле кучи матрасов, – крикнул Виржилио, так как опасался, что находится вне поля зрения фазендейро.

Полидоро увидел развалившуюся груду ящиков и обрадовался, что нет пострадавших, однако неосторожность Виржилио задержала поиск.

– И как долго вы будете обниматься? – насмешливо спросил Полидоро.

Освободившись из объятий Мажико, Виржилио поднес платок ко рту, защищаясь от поднявшейся после обвала пыли. Меж тем глянул налево.

– Посмотрите-ка! – крикнул он. – Вот матрасы, которые мы ищем! – И бросился к куче матрасов.

Однако Мажико все еще держался за него, ощупывая ушибленную ногу, так что Виржилио не мог отойти. Полидоро проявлял нетерпение: слишком уж много милосердия в военное время.

– Вы знаете, который час? Меньше чем через три дня в Триндаде приедет Каэтана.

Забыв о хороших манерах, Виржилио резким толчком освободился от Мажико.

– Клянусь, я найду матрас Каэтаны, это самый важный предмет обстановки. – Он чеканил слова, чтобы в них не звучало никакого темного намека, хотя в общем-то считал нелепым заставлять Каэтану ложиться на любой из этих матрасов.

– С ума вы сошли, Виржилио. Как мы найдем ее матрас в этой грязи? – крикнул Полидоро, горюя, что прошедшие годы наделали столько разрушений.

Но Виржилио, задетый недоверием фазендейро, которому столько лет служил верой и правдой, возразил: в конце-то концов, обязанность историка, хотя бы и скромного, заключается в том, чтобы извлечь из сохранившихся документов максимальную пользу. По доброй традиции, столкнувшись с неблагоприятными обстоятельствами, нужно что-то придумать. Вот он и прибегнет к изобретательности, чтобы обнаружить матрас пылких любовников. Тот самый, на котором они, уединившись и раздевшись догола, были единственными на свете людьми, меж ласками и вздохами с гордостью думая, что никто не олицетворяет Мужчину и Женщину так хорошо, как они.