Сладкая песнь Каэтаны - Пиньон Нелида. Страница 41

– Не трогай меня, Полидоро!

Он, невзирая на предупреждение, продолжал подступать к ней. Обнял ее, пытался припечатать ее губы поцелуем.

– Уступи моей страсти, Каэтана. Или, может, ты меня забыла?

Актриса увертывалась, крутя головой налево и направо, как только шею не скрутила. Наконец уступила силе, дала себя поцеловать.

– Я тебе не рабыня, – холодно сказала она, пытаясь поправить положение.

Тон ее голоса острым ножом пресек мечты Полидоро. Он как будто был парализован. Заподозрил, что Каэтана вернулась лишь затем, чтобы наказать его за какую-то ошибку в прошлом, о которой он и не подозревал. Такой ее поступок наносил смертельную рану всему, что было между ними.

– А что такого я сделал, что ты меня больше не любишь? Зачем мне было ждать двадцать лет, чтобы ты сейчас отказывала мне в любви и тем самым превращала в человека без родины и без будущего?

Опять он, сбив рубашку, почесал грудь. Он делал это всякий раз, как судьба оказывалась беспощадной к нему в годы их многолетней разлуки.

– Не строй из себя трагика, Полидоро. С каких это пор ты присвоил себе мое амплуа? Ведь это я, актриса, имею право зарыдать в любую минуту. А ты – нет, ты каждый день прикупаешь коров и земли, да к тому же у тебя богатая жена.

Этой репликой Каэтана думала вернуть Полидоро в лоно здравого смысла, но он упирался. Ему нравилось вести себя как на сцене, играть персонажа, которому суждено совершать любые безрассудства.

– Если тебя вернула сюда не любовь ко мне, что тебе делать рядом со мной, когда я уже труп?

Действительно, Полидоро отбивал хлеб у Каэтаны и говорил как драматический актер. Не обращая внимания на его патетику, Каэтана попросила его сесть. Она бы охотно привязала его к стулу веревками. Полидоро повиновался и заподозрил, что актриса хочет лишить его новооткрытого источника. А он только-только обрел вкус к актерской игре в жизни.

– Это ты держишься со мной так, будто на ярмарке продаешь мне коров или полоску доброй земли, – сказал он не без намека.

Не всегда Каэтана умела правильно понять его недомолвки и крестьянские иносказания. На этой почве у них возникали размолвки и в прошлом, но Полидоро всегда старался сгладить их: в постели ведь легче прийти к доброму согласию. Память Полидоро за двадцать лет не потускнела, и все же он не мог припомнить ни одной ссоры с Каэтаной. Так вот и теперь лучше всего было бы отправиться в постель для забав, хорошо знакомых их телам.

– Даю тебе пять минут сроку, а потом пойдем в постель. Ты приехала из такой дали не разговоры со мной разговаривать. Я еще мужчина в полной силе, и тело мое полно желаний, – заявил он, не в силах отказаться от театрального тона, в котором видел единственный способ воздействовать на воображение этой женщины.

Упрямое молчание Каэтаны вынудило его шагать по комнате, рискуя наткнуться в полутьме на какой-нибудь предмет.

– Если тебе нужен был чек на какую-то сумму, а не любовь, достаточно было отбить телеграмму или позвонить по междугородному телефону. За считанные часы я оформил бы денежный перевод на твое имя, незачем было бы тащиться через несколько штатов в крове грузовика, – выпалил Полидоро, стараясь не глядеть на Каэтану.

Наконец он остановился перед ней. И сказал совсем другим, умоляющим тоном:

– Ну хоть бы ты притворилась, что все еще любишь меня!

Внимательно слушая собеседника, Каэтана села, чтобы ему свободнее было ходить из угла в угол. Закинула ногу на ногу, поправила полы пеньюара на коленях. Свет свечи, стоявшей на серванте у входной двери, не позволял обоим как следует видеть друг друга.

Полидоро рассердился.

– Давай договоримся сразу. Какая разница, что каждому из нас стало на двадцать лет больше? – решительно сказал он.

Внезапно вспыхнувший свет прервал размышления Каэтаны, которую воспоминания унесли далеко-далеко. Она низко склонила голову, пряча лицо, заговорила едва слышно, но, по мере того как Полидоро приближался к ней, голос ее становился все громче.

– Если мне не суждено было добиться успеха, почему же дядюшка Веспасиано не убил мою мечту в зародыше, когда отец поручил ему заботиться обо мне? Почему не напоминал каждое утро, что в Бразилии полно беззубых артистов, которые никогда не попадут на сцену Муниципального театра в Рио-де-Жанейро, что он сам – один из них и что я разделю его судьбу?

С сокрушенным видом Каэтана подняла голову. Да, она постарела. Мешки под глазами делали ее похожей на Будду» прибывшего в Америку проповедовать новый образ жизни. Тряхнула волосами, словно они давили ей на плечи: волосы у нее были густые и черные. Сцепленные на уровне груди руки двигались соответственно движениям всего тела, и Полидоро вспомнил ее прежние энергичные жесты.

Он опустился на колени у ее кресла, не прикасаясь к ней.

– Почему ты говоришь, что не добилась успеха, если ты побывала в самых захудалых городках Бразилии и вселяла мечты в сердца простых людей? Кто бы это сделал, если бы не ты и не «Пилигримы»?

Полидоро приятно удивила его собственная горячность: он обнаружил в себе способность к прочувствованным речам, которая проявилась в эту минуту впервые. Однако он боялся, как бы его ораторский пыл не угас, прежде чем удастся увлечь Каэтану в постель.

В то время как Полидоро, вверив себя Святому Духу, обвинял артистов телевидения в том, что они, точно крабы, лепятся к побережью и не показываются в захолустных городках с населением менее тысячи жителей, в отличие от рядовых артистов, горький хлеб которых замешан на дорожной пыли, Каэтане казалось, что перед ней оживший дядюшка Веспасиано, который, жуя свиную колбасу, рьяно защищает театр для бедных, истоки которого надо искать на средневековых ярмарках.

– Благодаря вам, Каэтана, забитые крестьяне узнают, что такое театр. Это волшебное искусство не раз заставляло меня плакать, когда мне хотелось смеяться!

Каэтана держалась стойко. Никак ему было не слиться с ней в губительном поцелуе, но при этом он не должен был вовсе отказываться от желания, хотя и приглушенного собственными речами, которое усиливалось в паузы, когда он подыскивал слова, способные вызвать женскую улыбку. В ближайшие минуты Полидоро надеялся вырвать победу и получить желанную награду.

Надеясь добраться до заветного места и коварной змеей ввинтиться в ее чрево, Полидоро продолжал говорить с небывалым энтузиазмом, порой незаметно пинком отбрасывая кота.

– Если бы я сейчас увидел тебя на сцене, уверен, не стал бы просить тебя отказаться от театра даже ради дома в Триндаде, который я тебе обещал. Даже рискуя потерять тебя, я предпочитаю воздать хвалу твоему высокому искусству, – говорил Полидоро, прикрывая ложь тем, что часто помаргивал глазами. – Как это может такая актриса, как ты, отказаться от своего ремесла только ради того, чтобы остаться со мной в городке, где так мало жителей!

Отдав должное театру, Полидоро быстро сел рядом с Каэтаной на диван. Он имел право вдыхать запах ее тела, потомиться и поохать вместе в ожидании любовных утех, которым они предадутся, точно сошедшиеся в поле жеребец и кобылица, жадно и беспощадно.

Меж тем Рише последовал примеру Полидоро и тоже прыгнул на диван, втиснулся между ним и Каэтаной. Полидоро сдержал злость, а ему так хотелось швырнуть кота в открытое окно. Животное явно соперничало с человеком, уютное мурлыканье перешло в тигриное рычанье. К тому же кот выгнул спину, из которой выпадали волоски, точно перышки у канарейки в период линьки. Каэтана не страдала аллергией на кошачий волос и преспокойно поглаживала выгнутую спину своего любимца. Полидоро, напротив, казалось, будто кошачий волос забил ему бронхи, и он начал чихать, что не позволяло ему подсесть поближе к Каэтане.

Актриса пожалела Полидоро, которого раздражали даже тончайшие кошачьи волоски. Она посмотрела на Рише, стараясь разгадать его дальнейшие намерения. Полидоро чихал в платок.

– Говори, Каэтана. Не молчи, – умоляющим голосом воззвал он к ней, ему не хотелось покидать мир слов, которые уже начали ускользать от него.