Сладкая песнь Каэтаны - Пиньон Нелида. Страница 48

– Мне нужно знать, кто там будет играть, – сказал Вениерис.

Грек уже решил отказаться от своего скромного положения в обществе ради успеха актрисы: тощими пальцами пригладил волосы, желая дать понять, насколько жизнь художника в последнее время оказалась богата драматическими событиями. Чувствовал себя человеком, подчинившимся высоким идеалам и готовым на роль великого художника.

Нечуткость грека вкупе с бесцеремонностью Виржилио рассердила Полидоро. Может, его союзники в приступе тщеславия позабыли о том, что до приезда Каэтаны Триндаде был городом, в землю которого не было брошено ни единого зернышка искусства?

– Так знайте же, что в Триндаде только одна великая артистка. И зовут ее Каэтана.

Полидоро хотелось обвинить своих помощников в непритязательности, назвать их мелкими душонками, увязшими в такой тупой повседневности, что они покушались на ценности, создаваемые культурой и высокой духовностью. Надо дать им бой, прежде чем высокомерие угнездится на лице грека, сидящего у мольберта и как будто черпающего силы в этом железном каркасе.

Предвидя спор, Виржилио заспешил в кухню: стоявший на плите чайник вроде собирался закипеть. Связка чеснока, висевшая на вбитом в стену гвозде, навела его на мысль о Каэтане. О Каэтане, которая, по-видимому, решила одарить их своим искусством с двадцатилетним опозданием и у которой, однако, не хватило духу рассказать, в каких краях она скиталась за время добровольного изгнания. Конечно, она изъездила Бразилию из конца в конец не единожды, в редких селениях не разбрасывала семена своих иллюзий. Но никакая мечта не обрела силы, способной привести ее на сцену театров Рио-де-Жанейро. На своем пути Каэтана играла лишь на маленьких подмостках – под сотрясаемыми ветром шатрами бродячих цирков – и все гонялась за очередной химерой. Возможно, Триндаде был единственным местом на земле, где помнили о ее выступлениях и в особенности о ночах, проведенных с Полидоро.

При виде грязных стен и единственной агатовой кружки на закраине умывальника, свидетельствовавших об одиночестве грека, Виржилио содрогнулся. Ему подумалось, что Каэтана возвратилась лишь затем, чтобы оживить давно умерших, былые суеверия, общие мечты – все, что они с полным безразличием предали забвению.

Разве я пренебрег дедом и не унаследовал от него все, что он знал? Или, может, он утаил от меня самое интересное в истории? В этом случае зачем жил мой дед? Чтобы заниматься блудом и набивать брюхо шкварками? – спросил себя Виржилио, отвлекшись от кухонной обстановки.

Полидоро сложил ладони рупором и позвал Виржилио. Он чувствовал обиду на учителя.

– Вы слышали, что я сказал об искусстве Каэтаны? Виржилио вернулся в гостиную: здесь все представало в ином свете.

– Сколько часов я провел в «Ирисе»! Копил монетки, чтобы заплатить за навеваемые фильмами мечты. Фильмы так меня волновали, что я не чувствовал, как блохи кусают меня за мягкое место.

Полидоро растрогался, на секунду обхватив приятеля за плечи. В ответ на этот дружеский жест Виржилио должен был представить доводы, которые заставили бы Полидоро поверить, что он действует независимо от воли Каэтаны.

Виржилио догадался, чего хочет от него Полидоро. Гордясь своей способностью проводить аналогии между существующей действительностью и реальностями прошлого, он, как всегда, прибегнул к своей специальности.

– Это будет у вас похоже на историю с графом Потемкиным, фаворитом русской царицы Екатерины II. Его увлечение картами заставило попросить у Ее Величества крупную сумму, целое состояние, под предлогом переустройства деревень под тогдашним Петербургом, которые бедствовали и нуждались в помощи со стороны правительницы. Ослепленная любовью к нему, императрица велела выдать ему деньги, которые граф тут же спустил за зеленым сукном. Когда царица пожелала взглянуть, как живет народ в обновленных деревнях, граф не растерялся. Рассчитывая на силу любви к нему государыни, приказал намалевать дома с прямыми улицами и прикрепить их к убогим избушкам, скрыв таким образом нищету крестьян. И вот царица из окна кареты, влекомой великолепными рысаками с пышными гривами, с удовольствием взирала на поддельные деревни.

– А она раскрыла в конце концов обман? – с беспокойством спросил Полидоро.

– Любовь – жестокая тиранка, она ослепляет влюбленных и заглушает их разум. Екатерина II жила иллюзией величия и плотской любовью. Как ей было возмутиться проделками любовника, ведь они никак не повлияли на ее место в истории, которого она главным образом и добивалась. Мечтая оставить важные вехи в истории своей страны, а остальное хоть провались в тартарары.

Виржилио выдержал паузу. Он завладел вниманием обоих и хотел сохранить его. Развалившись на стуле, он и сам увлекся нитью повествования, которую сматывал с клубка, хранившегося в его воображении.

– Почище графа действовали нацисты. Перед концлагерем в Треблинке они построили фасад, точно имитировавший железнодорожную станцию и скрывавший страшные вещи, которые творились за таким камуфляжем.

Теперь Виржилио встал и ходил по комнате, размеры которой не позволяли делать широкие шаги. Он гордился своей начитанностью, особенно возросшей после того, как он избавился от туповатых учеников.

– Эти исторические примеры показывают, как легко мы становимся жертвами иллюзий. Любая ложь принимается на веру, лишь бы нам ее преподносили под красивым покровом. – Тут он взглянул на Полидоро, как будто этими примерами утвердил некий моральный принцип.

Полидоро все больше убеждался, что Каэтана была права. Для этого ему оказалось достаточно воспользоваться приведенными Виржилио классическими примерами.

– Жизнь учит нас уму-разуму. Отныне в руках Вениериса пусть будут только кисти и краски. Он и создаст иллюзию, в которой мы так нуждаемся.

Энтузиазм Полидоро не заразил грека. Смирившись с одиночеством, он отвык от сильных чувств, возникающих в постели или за столом.

– Но я умею изображать только цветы, ветки и вазы! – воскликнул он, страшась ответственности. – За всю жизнь не нарисовал ни одного дома! Даже когда дона Додо пожелала видеть на картине кукольный домик, в котором можно было бы счастливо жить без всякого труда.

– Додо никогда не могла овладеть реальностью. Всегда обращалась не к тем людям. Да разве вы рождены для того, чтобы изображать кукольные домики? У вас нет опыта – тем лучше. Неопытность входит составной частью в искусство, – изрек Полидоро. И продолжал: – Скажите по правде, разве вам никогда не хотелось заиметь дом, жену, семейный очаг? Так вот вам и предстоит написать нечто подобное. Однако не забудьте, что у дома должны быть побеленные стены, красная крыша и голубые двери.

Вениерис нервно потирал руки.

– Как я мог жениться, если у меня никогда не хватало смелости купить первую партию кирпичей для постройки двухэтажного дома?

Явно обескураженный Вениерис вытирал обильно струившийся по лицу пот мятым платком, а Виржилио смотрел на него осуждающе. Грека унижало положение старого холостяка, несущего в одиночку все тяготы жизни и подозреваемого Бог знает в чем. Особенно он печалился о том, что ночью в постели не согрет женским теплом, а в случае болезни некому пичкать его бульоном и ставить охлаждающие компрессы.

– Раз уж судьба предоставила вам возможность выполнить то, чего вы не сумели сделать за всю свою жизнь, не будем терять ни минуты. За дело, господин художник города Триндаде!

Горячие речи утомили Полидоро, и он быстро вышел из лавки. В отличие от сладкогласного Орфея, который, как рассказывала Каэтана, сгубил свою Музу, оглянувшись назад, Полидоро глядел только вперед, уверенный, что Виржилио следует за ним. Этим вечером Каэтана объединила их навсегда.

Джоконда решительно вставила ключ в замочную скважину и заперла входную дверь. Состояние ее духа требовало от нее в эту минуту торжественности.

– Следуйте за мной по улицам Триндаде! Если кто-то захочет дотронуться до нас, мы выпустим смертельное жало, подобно пчелиной матке, и разделаемся с лицемерными мужчинами, с их старыми и толстыми женами.