Шишкин лес - Червинский Александр. Страница 25
— На корме уходящего парохода, — голос толстой дрожит от волнения.
— Точно, — кивает Сорокин. — На белой корме белого парохода:
— Гениальная песня, — говорит одна из тонких женщин.
— Это потому, что стихи и музыка его, Алексея Николкина, — говорит толстая.
— Это стихи Гумилева, — не выдерживает Маша.
— Не знаете, девушка, так не говорите, — обрывает ее толстая. — Николкин все сам писал. И стихи, и музыку.
— Мария, — строго обращается к Маше Сорокин, — ты, раз не знаешь, помалкивай, — и продолжает беседу с толстой: — Зря он только сам в главной роли не снялся, да? Артист он был выдающийся.
— Не просто выдающийся, а лучший в России, — поправляет его толстая. — Он, как никто, выражал ее душу.
— Ваша правда. Я тут землицы хочу на память набрать. — Сорокин нагибается, набирает в коробок из-под спичек земли и брезгливо вытирает руки о ватник. — Вообще я надеялся взять частицу из обломков.
— О чем вы. Они же все вывезли, — говорит толстая. — Мы тут были, как только охрану сняли. И уже ничего не нашли.
— Тут охрана стояла?
— Пока они следы заметали.
— Что заметали?
— А то, что здесь произошло. Вы же не верите, что это просто была авария?
— Думаете, убили? — тихо спрашивает Сорокин.
Женщины в белом переглядываются, и молчавшая до сих пор тощая мягко объясняет.
— Его, молодой человек, не убили. Он вообще не умер.
— То есть?
— А то, что тело не найдено.
— Совсем сгорело?
— Не сгорело, — поглядев по сторонам, говорит тощая. — Его вообще здесь не было.
— Не понял. Его не было в самолете?
— В самолете он был. Но на земле его уже не было. Они ничего, вообще ничего тут не нашли.
— А куда ж он делся?
— Люди говорят, что он... — начинает тонкая.
— Тася, не надо, — останавливает ее толстая. — Не убеждай человека, если он сам своим сердцем не дошел.
Сорокин и Маша идут по полю. Не назад, к дороге, а дальше через поле, к шоссе.
В небе тарахтит и скрывается за лесом маленький спортивный самолет.
— Ты понимаешь, что они нам только что сказали? — говорит Маше Сорокин.
— Я не слушала.
— Они сказали, что Леша был в самолете, а потом исчез. Они всерьез верят, что он не разбился, а взят на небо живым. Вознесся. Потрясающе!
Сорокин не верит, что я вознесся. Не верит не потому, что он убежденный атеист, а потому, что слишком хорошо меня знал. Мы с ним дружили. Выпивали. Я бы тоже не поверил. Но я верю, что в каждом моменте может уместиться вечность, особенно в последнем нашем моменте.
— Ну и народ! Ну и народ! — повторяет Сорокин. — Леша Николкин вознесся! Ну, это потрясающе! Это просто потрясающе!
— Потрясающе другое, — говорит Маша. — Как ты сразу заговорил на их языке. Какое актерское мастерство.
— Школа КГБ, — объясняет Сорокин.
— Вас этому учили?
— Конечно. Нас учили перевоплощаться. А когда меня забрасывали к тебе в мужья, меня заставили кончить университет и защитить кандидатскую. Но ты — молодец. Ты все равно не поверила, что я искусствовед.
Когда они еще жили вместе и Сорокин надеялся отговорить ее от развода, он тоже пытался так шутить, но Маша его юмора не понимает.
На перекрестке дорог у рекламного щита стоит Степина машина.
— Это же Лешин аэроклуб, — смотрит на щит Маша.
На фанерном щите изображен спортивный самолет и написано: «АЭРОКЛУБ ШИШКИН ЛЕС». Рядом Степа, в пальто и валенках с калошами.
— Ну? Ты взял пробы г-г-грунта? — спрашивает он.
— Взял, но я не знаю, что я с ними буду делать.
Это понятно. Сорокин при Маше не будет признаваться, что все комитетские связи у него сохранились.
— А что теперь вы от меня хотите? — спрашивает он.
— Я хочу, деточка, чтоб ты поговорил с Леши-ным механиком — он же последним видел Лешу в тот день. Это совсем рядом. Я вас довезу.
— Я туда не пойду, — говорит Маша.
— Я тоже не пойду, — говорит Сорокин. — И вам, Степа, нельзя этого делать. Ведь идет же следствие.
— Уже не идет. Они закрыли следствие, — говорит Степа. — Поэтому я и прошу тебя помочь.
— Степа, это не мое дело, — нервничает Сорокин, — и я не хочу влипнуть в какую-нибудь историю. Я не знаю, во что Леша был втянут. И я не следователь. Степа, я не тот, за кого вы меня принимаете!
— Ну хорошо. Мы п-п-поговорим с ним вместе, — соглашается Степа. — Я однажды там с Лешей был. Этого механика зовут Валерий Катков.
У моего папы особый дар запоминать все имена с одной встречи. Все имена и все телефоны.
— Я туду не пойду, — опять говорит Маша. — Просто не пойду, и все.
— Почему?
— Потому, что я его знаю. Он, дед, не только механик. Он — крыша. Он Лешу уже несколько лет прикрывал. И меня он прикрывает. И Антона. И Котю. Леша с ним сто лет был знаком, еще с «Мосфильма». Он раньше на «Мосфильме» трюкачом работал. В общем, я не пойду. Мне неудобно. Я ему за два месяца задолжала.
Степа жует губами, думает.
Мой папа знает, что бизнес без крыши в России невозможен. Антон — хозяин клуба, у Маши две картинные галереи, я снимаю кино. Котя — свои клипы, и папа понимает, что кто-то, не вполне законными методами, дает нам возможность всем этим заниматься. Но разговоров на эту неприятную тему он избегает и старается об этом не думать.
— Ну хорошо, хорошо, — говорит он Маше. — Ты останешься сидеть в машине, а мы с Левой пойдем к нему вдвоем. Туда можно въехать. Там в будке у ворот сидит мальчишка, его помощник, Жорик, если не ошибаюсь, его зовут. Он за десятку п-п-пускает кого угодно.
Маленький самолет скрывается за лесом. Тарахтение умолкает. Должно быть, самолет совершил посадку на поле аэроклуба.
Степина машина стоит в проходной у будки. Ворота раскрыты. Сорокин стучит в стекло окошка. В будке кто-то сидит перед телевизором, к окну спиной, и не обращает на стук ни малейшего внимания.
Из будки слышны музыка и голоса актеров. На экране телевизора идет советский сериал «Полковник Шерлинг».
Сорокин смотрит сквозь пыльное стекло и улыбается. «Полковник Шерлинг» был снят двадцать лет назад по роману Машиного отца, Эрика Иванова. С тех пор все в стране изменилось, а сериал этот все показывают и показывают. Вот уже третье поколение зрителей его смотрит. Все его смотрели по нескольку раз, все, кроме Маши. Она не смотрит созданного своим папой «Шерлинга» из принципа.