Олимпийская Надежда - Евгеньева Лариса (Прус. Страница 3

- Во-первых, не последняя, а третья с конца, а во-вторых, я не в том смысле сказала, а совсем в другом.

- Девочки как девочки, - сказала Наша. - Это только ты у меня чересчур взрослая.

- Ой! Как девочки!.. Знала бы ты этих девочек! Свистунова до сих пор в куклы играет! Нет, по правде. Помереть мне на месте!

- Вот и поиграла бы с ней, - предложил Петух.

На это Надежда и отвечать не захотела.

- А Туманова, красотка наша, - сказала она, - так у той только мальчики в голове. Тот посмотрел, тот не посмотрел, а на того она сама не так посмотрела! До тошнячки доведет со своими мальчиками.

- Вот там у вас есть девчоночка симпатичная, у ней мать в торге работает... фигуристая такая...

- Это кто же? Малайка?! Наша Никитишна хоть кого уморит! Не фигуристая, а Пуд! Я ей и голливудскую диету давала, и жокейскую - пустое дело! "Ой, я не могу не кушать! - передразнила она Малаеву. - Ай, у меня голова от голода вертится..."

- Это верно. Я тоже, как не поем в свое время, сразу слабну, и голова кружится, - подтвердила пятипудовая Никитишна.

- А ты в другую сторону кружись! - подсказала Надежда и ушла в спальню переодеваться.

- Ремня она у тебя просит, - сказала Никитишна Петуху.

- Не справлюсь! Я уже и физзарядку перестал делать, а она - вон какая силачка!

- Ну ты! Усатый! - выскочив, крикнула Надежда и дернула Петуха за недавно отрощенный реденький ус. - Отпустил усы! Ша!

И помчалась на тренировку.

Вечером позвонила молодая Никитишна и плачущим голосом попросила Надежду принести ей таблеток от головы. Петух с Нашей ушли прогуляться перед сном, но недаром Надежда была дочерью врача-терапевта. Она нашла в аптечке нужные таблетки и поднялась к Никитишне.

Когда Надежда вышла из лифта на двенадцатом этаже, первой, кого она увидела, была до смерти надоевшая ей собачонка. Вид у собачонки был суетливый и озадаченный: наверное, кто-то завез ее сюда - ведь она вечно околачивалась у лифта, и у нее не хватало ума спуститься по лестнице на первый этаж. Однако она успела шмыгнуть вслед за Надеждой, которая через несколько минут вышла от Никитишны, и доехала с ней до девятого этажа.

- Я т-тебя! - сказала Надежда, топнула и закрыла дверь.

Сколько она себя помнила, Надежда очень любила, когда Петух с Нашей откуда-то приходили. Сам момент возвращения домой. Здесь было все: и радость, что она их видит, и, возможно, подарок, или что-нибудь вкусненькое, или еще какая-нибудь неожиданность, а Надежда больше всего любила неожиданности. Поэтому она мчалась в прихожую, лишь только ключ поворачивался в замке. Но эта неожиданность чуть не сбила ее с ног.

Осторожно приглядываясь и принюхиваясь, в прихожую вошла все та же собачонка, подбадриваемая Петухом и Нашей.

- Она у нас на коврике лежала, - сказала Наша. - Так жалко... Пусть погреется.

- Погреется! - крикнула Надежда, обретя, наконец, дар речи. - Сначала погреется, потом покушает, потом поспит, а потом нас всех отсюда выживет!

- Это тебя-то? - рассмеялся Петух.

- Разведет здесь всякие безобразия и выживет!

- Не будет никаких безобразий, - сказала Наша. - Она ученая. Смотри, ошейник.

Так собачонка у них поселилась. Сначала она погрелась, потом покушала, потом завалилась спать.

Утром первым начал хохотать Петух. Потом Надежда услышала смех Наши, выбралась из постели и, забыв надеть тапки, побежала к ним. Петух и Наша хохотали в прихожей, а на вытертом плюшевом покрывальце невиданным манером спала собачонка. Она лежала на животе, отбросив в разные стороны все четыре лапы, точь-в-точь мохнатый коврик, и самозабвенно похрапывала, чуть посвистывая в нос. Их смех ничуть ее не беспокоил.

- Какая забавная! - сказала Наша.

Надо признать, собачонка действительно оказалась забавной. И хлопот с ней не было никаких. Даже проблема с поводком решилась сразу: у Наши была старая сумка на длинном кожаном ремешке, который крепился не наглухо, а на специальных металлических штучках, которыми защелкивались прикрепленные к сумке кольца. Вот такой защелкой ремешок преспокойно пристегивался к кольцу на Ошейнике. Прогуливать собачонку тоже не составляло особого труда. Но кое в чем она была трудновоспитуемым элементом. Так, например, ее постоянно тянуло на пустырь за кинотеатром, и Надежда прекрасно знала почему: собачонка никак не могла отвыкнуть от попрошайных замашек, хотя жила теперь как сыр в масле и совершенно не нуждалась в позорно выклянченных кусочках. Но тянуло ее туда упорно. И хотя пустырь был самым удобным местом для прогулок, Надежда с воспитательной целью тащила собачонку совсем в другую сторону, несмотря на ее сопротивление.

Однако давать квартирантке имя Надежда не позволила. Это было бы уже слишком! Дать имя - значит, принять в дом, в семью. А квартирантка - она квартирантка и есть: сегодня поживет - завтра уйдет. Делить с кем-то любовь Петуха и Наши Надежда не собиралась. Петух, Наша и она, Надежда, и больше им не надо никого! Ведь им великолепно, изумительно друг с другом! Повезло им и с ней: много ли найдется родителей, у которых такая талантливая, такая подающая надежды, такая необыкновенная дочь?! Ее не называют Надей или Надюшей, а зовут Надеждой с тех самых пор, как начались занятия у Нины Андреевны и Петух сказал: "Теперь ты будешь наша Олимпийская Надежда!" Значит, называя ее Надеждой, всякий раз подразумевали и это - Олимпийская.

Но и ей, надо сказать, крупно повезло с ними. Страшно подумать, что случилось бы, если бы у нее были другие родители - не худые, легкие, быстрые, как сейчас, а с габаритами вроде Никитишен. Да ничего бы не случилось! Вот именно - ничего. Пыхтела бы она, как Малайка, и жевала на переменах пирожки. А все гены! У толстых родителей - толстые дети; у худых - худые; у умных - умные. У глупых - дураки. Хотя...

- Наш Антошин - сын академика, - говорила Надежда Петуху, - а сам дурак-предурак и полный двоечник... А как же гены? Ты что-нибудь понимаешь?

- Я одно понимаю, - кричал Петух, повалив ее на диван, щекоча, тормоша и катая из угла в угол, - ты наша Надежда! Олимпийская!

- Пусти, ну! - вырывалась Надежда. Терпеть она не могла этих детских штучек. - Значит, по генам выходит, что и академик... того!

- А как я по генам? - смеялся Петух.

- Полудурок! - царапаясь и отбиваясь, кричала Надежда.

- Значит, ты тоже полудурок?

- А то! Была бы умная, стала бы с тобой, с усатым, болтать. Я уже на остановке должна быть!

Она схватила свою голубую сумку и выскочила из квартиры, как всегда, оглушительно хлопнув дверью.

Однажды утром... Собственно, это случилось в воскресенье. Надежда встала тогда в хорошем настроении. Бывает такое: и пасмурно за окном, и уроков куча, а все равно хочется прыгать и смеяться и чего-нибудь такое отчубучить - перекувырнуться, завопить или прыгнуть на Петуха из засады и рявкнуть у него над ухом!

Собачонка, как всегда, храпела, изображая собой коврик, но, когда Надежда возвращалась из ванной, она уже проснулась и увлеченно зевала, открывая маленькую розовую пасть с мелкими зубами. Надежда сбросила тапку и начала тузить собачонку босой ногой, стараясь опрокинуть ее на спину. Собачонка сразу приняла игру. Она наскакивала, рычала и покусывала Надежду за пальцы, впрочем всем своим видом показывая, что это так, шутка.

Надо сказать, что мордочка у нее была на редкость смышленая и выразительная, так что Надежда, прогуливая собачонку, посматривала с некоторым даже превосходством на соседского тупорожего, брыластого боксера или на двух игривых, но преглупого вида пуделей.

Отпихнув собачонку, Надежда пошла в комнату, но та не отставала, легонько хватая Надежду за пятку, а потом принялась прыгать, пытаясь лизнуть в нос и неимоверно извиваясь при этом.

- Разыгралась, барыня, - прикрикнула на нее Надежда. - Хватит!

Что-то вмиг приключилось с собачонкой. Она резко остановилась, взвизгнула тоненько и жалко, а мордочка ее сделалась тоскливой и недоумевающей. Она как будто пыталась что-то понять или что-то вспомнить.