Ленька Пантелеев - Пантелеев Леонид. Страница 91

За одной партой с Прейснером восседал долговязый силач Циглер, сын владельца музыкального магазина. За Ленькиной спиной сидела девочка - дочь евангелического пастора. Какая-то великовозрастная девица с голыми коленками разгуливала по школе в широкополой бойскаутской{246} шляпе. Слово "господа", давно уже отвергнутое и забытое советскими людьми, звучало в этой школе на каждом шагу. Слова "товарищи" не употребляли даже учителя. Обращаясь на уроках и на собраниях к ребятам, они говорили:

- Дети!..

Уже в первый день на уроке географии, когда вызванный к доске Ленька крикнул расшумевшимся ребятам: "Товарищи, тише!" - кто-то с задней парты угрожающе пробасил:

- У нас товарищей нет!..

А в перемену Ленька услышал, как за его спиной какая-то девочка пропищала:

- Гусь свинье не товарищ...

С первых же минут пребывания в школе он понял, что долго здесь не удержится. Не успев сказать со своими одноклассниками и двух слов, он уже чувствовал, что в классе он чужой, что и ребята и учителя смотрят на него если не враждебно, то во всяком случае холодно и недружелюбно. Во всем классе нашлось лишь пять или шесть человек, которых он мог и в глаза и за глаза, и в разговоре и в душе называть товарищами. Всё это были мальчики из простых семей: сын портного Изя Шнеерзон, сын живописца Котелев, сын сиделки из Максимилиановской лечебницы хромоногий Федя Янов...

С Шнеерзоном Ленька сидел за одной партой. Этот худенький, болезненный большеглазый мальчик в коротенькой залатанной курточке однажды очень удивил Леньку, сказав ему после перемены:

- Не слушай их. Они дураки. Они и меня тоже дразнят.

- Кого? Почему? - не понял Ленька. - Меня не дразнят.

Изя смутился, заерзал на скамейке, покраснел до корней волос и пробормотал:

- Они про тебя всякие гадости говорят.

Ленька не успел спросить: какие гадости? В класс вошла учительница, начался урок. После урока он почему-то не стал возобновлять этого разговора. Изя тоже молчал. Но скоро Ленька понял, в чем дело.

Его очень обрадовало, когда он узнал, что в классе издается литературный журнал. Правда, журнал ему не нравился. В "Ученике" печатались главным образом старомодные альбомные стишки, основным поставщиком которых был сам редактор Володя Прейснер. В этих стихах воспевались розы и соловьи, розы рифмовались с морозами, любовь - с кровью... Но журнал этот разбудил в Леньке его давнюю страсть. Ему захотелось самому писать стихи.

Лето двадцать первого года было очень засушливое. В южных районах страны, на Украине, на Северном Кавказе и в Поволжье опять свирепствовал голод. Этот страшный голод унес в могилу миллионы советских людей. В этом же году зарубежные капиталисты, убедившись, что им не одолеть силой молодого Советского государства, стали завязывать с Республикой торговые отношения. Чтобы накормить голодных, Советская власть закупала за границей хлеб. Осенью в петроградский порт пришли первые иностранные пароходы.

Под впечатлением этих двух событий Ленька потихоньку от всех писал поэму, которая называлась "Мы - им". Он писал ее всерьез, отдавая этой работе все свободное время. В аляповатые строчки он вкладывал весь пыл своей маленькой души. Он хорошо знал, что такое голод. Он видел голодающих и сам хлебнул лиха. Но он, как и всякий советский человек, не согласен был променять эту голодную жизнь на сытую жизнь капиталистов. Торговать мы с ними будем, - пожалуйста, но пустить их снова туда, откуда они только что с треском были изгнаны, - нет, не выйдет! Ленькина "поэма" так и кончалась:

Плывут пароход за пароходом

По финскозаливским водам.

Англия... Франция...

Соединенные Штаты...

Норвегия... Швеция...

Смокинги и латы...

. . . . . . . . . . . . . . .

Плывите, плывите,

Ползите, ползите,

От нас вы получите

Вечный

ответ:

Палачам

рурским

Дальше

Петропорта

В красную

Россию

Хода

нет!

Закончив поэму, которая после переписки заняла целую тетрадь, он понес ее Володе Прейснеру. Идти к Прейснеру ему не хотелось. Этот розовощекий напыщенный немчик в круглых роговых очках не нравился Леньке. Уже одно то, что в его присутствии боялись ругать Гердериху - не очень хорошо рекомендовало его. Но что ж поделаешь, - чтобы напечатать стихи в журнале, волей-неволей пришлось обращаться к нему.

После уроков, когда ученики выходили из класса, Ленька подошел к редакторской парте. Прейснер тщательно укладывал в клеенчатый портфель книжки и тетради.

- Я к тебе, - сказал Ленька.

- Ко мне? - удивился Прейснер. - Да, пожалуйста, я слушаю.

- Я стихи написал. Вот. Может быть, подойдут для журнала.

Редактор совсем остолбенел.

- Ты? Написал стихи?

- Что ж такого? - нахмурился Ленька. - Я давно пишу.

- Ну, давай, давай, посмотрим, - снисходительно усмехнулся Прейснер.

Бегло перелистав тетрадку, он еще больше развеселился.

- Ты, я вижу, решил сразу начать с полного собрания сочинений?

- Это поэма, - объяснил Ленька.

- Ах, вот как? Даже поэма?

Прейснер поправил очки и, близоруко приблизив тетрадку к тонкому прямому носу, стал проглядывать первые строчки. Ленька увидел, как покраснели у него уши и как задергались, поползли на сторону редакторские губы...

- Гм... Интересно... Под Маяковского стараешься?

- А что ж, - сказал Ленька. - Может быть, немножко есть. Я люблю Маяковского.

- Да?.. По-твоему, это поэзия?

- Что?

- Маяковский.

- А что же это такое, если не поэзия?

- Маяковский-то? Это рубленая проза, вот что. Голая политика и ни на грош поэзии.

- Что значит - голая?

- Ну, милый мой, мне трудно тебе это объяснить. Ты Тютчева читал когда-нибудь?

- Читал, конечно. И люблю.

- Странно...

Прейснер еще полистал тетрадку, закрыл ее и протянул Леньке:

- На, возьми.

- Что?

- А то, что эту ерунду я печатать не буду.

- Почему ерунду? - возмутился Ленька. - Ты же даже не прочел до конца!

- Не прочел и читать не собираюсь. Я уже вижу, что это за штучки. Должен тебе сказать, что у нас журнал литературно-художественный. Мы никакой политикой не занимаемся... Пошли лучше свою поэму в "Правду" или в "Бедноту"... Может быть, там напечатают... и почтовом ящике.