Торопун-Карапун и тайны моего детства - Балл Георгий Александрович. Страница 22

— Когда же? Ему не до меня. Обрадовался: дочка домой вернулась. Он тут пиры такие задал!.. Что ты, парень!

— А ты, дедушка, в рыбье царство вернулся?

— Службу кончил и пошел. Пришел: «Так, мол, и так. Не раздумали сторожов брать?» — «Нет, — отвечают. — Оставайся!» Я и остался. Домой матери писал: «Продай избу, скотину. Желаешь ли ко мне приехать?» Она не пожелала. Так я и остался один. Ничего, хозяйство у меня хорошее. Огородец круглый год: овощ, картошка. Хмель посадил. Потом, если пожелаете, пива наварим. Коровки нет, так она здесь и не нужна. Молоко, так вон оно, из окошка видать.

— Дедушка, а какие богатства ты здесь охраняешь?

— Богатства великие. — И дедушка наклонился к нам и прошептал: — Ни словами сказать, ни ногами обежать!

— Дедушка, а покажи нам богатства рыбьего царства, рыбьего государства.

— Ну что ж, робятки, это можно. Только с собой ничего не дам. — И, наклонившись к нам, прошептал: — Оно тут все заговорено, волшебное, значит.

— Мы не возьмем, дедушка, — сказал Торопун-Карапун. — Мы только посмотрим.

— Ну что ж, пошли, — согласился дедушка. — Я пойду лодку подгоню, а вы мне тоже помогите.

И дедушка велел нам убраться в домике: все подмести, чтоб чисто было. Дедушка достал из сундука скатерть-самобранку. И мы пошли к реке.

Сели в белую лодку-долбленку, дедушка взял в руки весло, и мы тихонько поплыли по мелочной реке.

МЫ ПОПАДАЕМ НА ПОЛЕ СРАЖЕНИЙ БОГАТЫРЕЙ

Мы тихо плыли по молочной реке. Дедушка неторопливо греб веслом, с весла, журча, стекали молочные струйки. Когда наша лодка-долбленка обогнула крутой берег, на высоком берегу мы увидели раскинутые белые полотняные шатры, а над ними разноцветные флаги. Только не колыхались разноцветные флаги, не открывались белые шатры. Кругом, насколько хватал глаз, лежало оружие: тяжелые мечи с перевитыми рукоятями, острые пики, золотые шлемы и круглые щиты. И казалось мне, еще дымилась земля от недавнего сражения, но было тихо, очень тихо.

— Дедушка, — прошептал Торопун-Карапун, — можно поглядеть?

— А чего ж, раз интересно…

Лодка тихонько стукнулась о берег. Мы вышли.

— Ух ты, мечи какие здоровые! — выдохнул Торопун-Карапун.

— Таких богатырей боле нет, как ране-то, — усмехнулся дедушка. — Народ покрупнее был, покостистее, а теперьто молодежь…

— А мне можно попробовать? — несмело спросил Торопун-Карапун, показав на двуручный меч.

— А чего ж, опробуй, коли охота, — сказал дедушка и подмигнул нам: ишь, дескать, чего захотел!

Торопун-Карапун поднял меч и махнул им.

— Ох, ты парень-то крепкий! Ну, удивил меня, старика… Ай-яй-яй, вот не думал…

— Дедушка, а мне можно взять его с собой? — спросил Торопун-Карапун. — Хоть здесь поносить.

— А зачем он тебе? — нахмурился дедушка. — Воевать, что ль, собрался?

Торопун-Карапун так махнул мечом, даже ветер поднялся.

— Ишь, озорной! Ты мечом не махай, не игрушка. На войну захотел? А одежа у тебя богатырская есть?

— Негу.

— Ни обутки, ни одетки — ничего у тебя такого нет ни сапожков сафьяновых с серебряными подковками, ни кольчуга, ни шапки собольей. Разве ж так идут на войну?

— А как? — спросил Торопун-Карапун.

— А вот так. Положи-ка меч, да поехали дальше. Ишь чего захотел — на войну!

«На войну», — повторил я про себя и вспомнил…

ПУРГА

Один день остался у нас с Витей до побега на фронт. Меня все еще знобило после похода на рынок, но я молчал — боялся, что Витя не возьмет меня с собой.

Утром мы должны были чистить на кухне картошку. Помню и сейчас на ощупь эту картошку, будто держу ее в руке — грязную, твердую и холодную. Сначала мы полоскали ее в воде, чтоб смыть грязь, осторожно срезали кожуру и опять мыли в воде, а уж потом кидали в котел.

Мы знали, что несколько мешков картошки привезли нам из соседнего колхоза как подарок. Был тогда это очень дорогой подарок.

Пока мы чистили картошку, ребята ушли из столовой. Стало тихо. В кухне переговаривались поварихи. Когда они замолкали, было слышно, как за стенами дышит ветер, метет пурга. А мы с Витей шептались:

— Ну и разгулялась погодка!

— А не заблудимся? Найдем?

— Должны найти, — сказал Витя. — Как выйдем из столовой, свернем с тропы. Справа там березы и большое такое дерево. Дуб. Знаешь?

— Ага.

— Там, за дубом, будет поляна. И посредине две сосны. Они срослись. А внизу кустик бузины. Под ним и стоит этот кожух от мотора. Вся стальная покрышка целехонька. Мотор, видно, вынули, а кожух тут остался. Я его еще прошлой осенью приметил. Только лопату надо.

— А где лопату взять?

— Возле сарая, напротив кухни.

Как потом оказалось, лопата нам очень пригодилась.

Вышли мы из кухни — снежная пурга ослепила нас. Мело сверху и снизу. Только в лесу было потише. Тропинку нашу, протоптанную ребятами, почти занесло. Но мы знали дорогу.

— Смотри, — сказал Витя. — Видишь березы?

Мы свернули с тропинки. Валенки все глубже и глубже проваливались в снег.

— Ничего, — подбадривал меня Витя. — Плюнул на руки — не хватайся за ухи.

И мы шли.

— Вон дуб, — показал Витя.

Дуб мы обошли чуть справа. Перед нами оказалась широкая поляна. Как только мы высунулись из-под защиты деревьев, с ветра точно сорвали намордник. Белый вихрь навалился и подступил к лицу, к горлу, и мы задохнулись.

Лицо сразу заледенело, а снегом по глазам так и секло, так и секло. Витька наклонил голову, запахнулся — у него не было ведь ни одной пуговицы на пальто, все в печке пожег — и пошел первым, а я за ним. И уж не разбираем, как идем. Да где же разобрать? Витя нес пакет за пазухой, а я волочил за собой лопату. Хоть и деревянная, а тяжелая. И снег под рукава забивался, руки мерзли, в валенки снег набился. И уж не знаю, сколько шли, только прошли поляну, а Витя сосен не может узнать. Да как узнаешь? Голову не поднимешь, ветром бьет — пурга какая-то очумелая.

— Вроде они. — И Витя показал на сосны. — Давай попробуем.

Я замахал лопатой: снег, снег, снег, сверху, снизу — кругом! Ох и запомнилась мне эта пурга: дыхнешь — снег лезет в рот.

— Пошли, не здесь! — крикнул Витя. — Не здесь!

Мы побрели, а пурга все трепала нас, точно закрывала ход к тайнику.

— Вот они, голубчики, — показал Витя. — И куст, видишь?

А я ничего не мог увидеть — глаза залепило.

И вдруг он сказал:

— Ты чего так дрожишь? Замерз? Копай! Скорее согреешься.

Снег. Снег. Снег.

Потом копал Витя. Потом снова я.

Снег. Снег. Снег.

Вдруг лопата стукнулась о твердое.

— Ага! — крикнул Витька и валенками начал притаптывать снег.

И показался черный стальной верх. Потом я еще обкопал. Самого мотора не было, только черный стальной кожух, внутри снег набился. Витя выгреб снег руками и положил пакет.

Тут я должен сказать честно: конечно, мы нехорошо поступили. Я даже рассказывать не хотел. Но надо. Если по всей правде, то мы тогда в столовой, когда ребята ушли, сняли со стола и отрезали кусок от клеенки. В этот кусок мы завернули пакет. И спрятали в кожух.

— Лежи здесь тысячу лет. Мы еще сюда придем, — сказал Витя.

В колонию мы вернулись, когда было совсем темно. Все нужное нам в дорогу мы уже связали, чтобы завтра рано утром уйти на станцию.

Я долго не мог согреться.

— Не закрывайте дверцу печки, — просил я.

А на улице мело, мело. Лицу было жарко. Языки пламени вырывались из печки — запах жара, тяжесть жара. И сквозь этот жар Витькины озабоченные глаза.

— Ты что? — спросил он. — Заболел, да? Заболел?

Он говорил что-то еще, но я не слышал. Лицо его расплывалось, расплывалось. Потом мне показалось, что я остался совсем один…

И тогда пришел ко мне Зеленый Кузнечик. Прыгнул прямо из печки. И он протянул ко мне зеленые лапки, погладил меня и поглядел печальными глазами. И сказал: