Дело о драгоценных рыбках - Родда Эмили. Страница 8

Но теперь смех и болтовня стихли. Свет погасили. Все погрузились в сон. Я остался наедине со своими мыслями и все думал и думал о море, которое шумело за стеной. Мне представлялось, что наш дом вместе с нами, пленниками, вдруг медленно соскальзывает в воду и волны уносят его прочь.

Я смутно припоминал документальный фильм, который видел по телевизору, о том, как на дне океана нашли огромный затонувший лайнер. Думаю, это был «Титаник» или что-то вроде того. Туда спустили съемочные камеры и нескольких парней в крошечном металлическом батискафе, к которому был прикреплен трос.

В ярком свете прожекторов можно было разглядеть ржавчину на обшивке судна, глубоко завязшего в иле. Там, где оно напоролось на айсберг, зияла огромная пробоина.

Главной задачей было вытащить все произведения искусства и ценности, которые затонули вместе с кораблем, но я сейчас думал о пассажирах, которые погибли в морской пучине.

Море. Ты всесильно.

Должно быть, в конце концов меня сморил сон, потому что, когда я открыл глаза, мастерскую заливало солнце. Ослепительный свет бил мне прямо в глаза. Я огляделся по сторонам. Все, кроме меня, продолжали дрыхнуть.

А вчерашние страхи стали не более чем туманным воспоминанием. Я поднялся и схватил свой альбом. Выскользнув на улицу через незапертую стеклянную дверь, я зашагал по причалу, чтобы полюбоваться видом утреннего залива.

Морской Старик уже сидел с удочкой на своем излюбленном месте. Вода прямо бурлила вокруг лодки, столько там было рыбы, которая так и просилась на крючок. Везет же некоторым.

Я начал делать набросок этой сценки, пытаясь передать на бумаге движение — то, как он забрасывает удочку, как по воде расходятся круги и как чайки носятся над морской гладью.

Закончив, я пошел в дом и в гостиной обнаружил, что отец рисует то же самое. Краски на его картине были замечательные, кистью он владел прекрасно, но что-то в его работе мне не понравилось. Может быть, то, что на его картине не было и намека на движение. Она была застывшая, как натюрморт или фотография. Я видел, что она неплохая, но я бы так никогда не нарисовал, даже если бы научился писать маслом так же хорошо, как отец.

Может, в этом и заключалась разница между папой и мной. Отец нашел здесь, в Баньяне, счастье и покой с Фей, он наслаждался близостью моря. Привали ему миллион долларов, он скорее всего остался бы здесь и занимался тем же, чем раньше: ходил бы гулять, ловил рыбу, рисовал или просто бил баклуши. Он нашел свое место под солнцем.

Совершенно очевидно, что я совсем на него не похож. Я непоседливый и беспокойный по натуре. Если бы у меня был миллион долларов, я бы, пожалуй, здорово помучился в поисках разных способов побыстрее спустить эти денежки.

— Неплохо, да? — Лиз зевнула.

Я обернулся и обнаружил, что она разглядывает из-за моего плеча папину картину.

— А вот это — мой вариант, — я кивнул на свой альбом.

— А что означают эти линии, которые отходят от его рук?

— Это показано, как он ловит рыбу.

Лиз изучала мой набросок, склонив голову набок.

— А этот тоже ничего, — наконец решила она. — Правда, действительно здорово. Но они очень разные, да?

Я сравнивал два рисунка, поставив их рядышком. Один прилизанный, классический, законченный. Другой — весь из штриховых линий, полный энергии, но сырой.

— Да, — вздохнул я, — совсем разные.

— Ну-ка, давай разберемся, — говорил отец. — Каждый из них заплатил по доллару, что в сумме составляет три доллара. А тот, другой парень, купил крикетный мячик за два доллара пятьдесят центов. Он принес им тридцать центов сдачи и двадцать оставил себе.

— Точно, — отозвался Элмо. — Трижды Девяносто — это будет два доллара семьдесят.

Добавьте к этому двадцать центов, которые он взял себе, и получится два доллара девяносто. Вопрос — куда подевались еще десять центов?

У отца на плите стояло аж две сковородки. Он жарил яичницу с беконом, пытался приготовить тосты и отгадывал загадку одновременно.

— Да, над этим придется поразмыслить, — произнес он наконец.

Но я-то знал, что на этом все и закончится. Отец не был мастером отгадывать загадки.

Впрочем, как и Ришель, которая вообще не слушала. Она снова была занята чтением своего журнала.

— Взгляните на эти шикарные лампы Дикси! — восхищенно выдохнула она.

— Давай посмотрим.

— Что за лампы Дикси? — спросил Элмо.

Ришель, пораженная подобным невежеством, показала ему — а также всем остальным — фотографии ламп Дикси в своем журнале. Это был просто кошмар: светильники в виде фигур животных, одетых, как люди.

Один светильник был овечкой, одетой в шотландскую юбочку, а лампочка светилась у нее прямо между рожек. Другой был сделан в виде двух мишек коала в широких штанах, взявшихся за руки. А еще там была улыбающаяся корова в переднике, стоящая на задних ногах, и бегемотик в розовой шляпке и шали.

— Ну, разве не прелесть? — умилилась Ришель.

Санни презрительно фыркнула.

— Да, мило, — сказала Лиз.

— Лиз, ты в своем уме? — удивился Ник. — Это просто отвратительно. Это грубая дешевка. Им пятьдесят центов красная цена.

— Пятьдесят центов? — возмутилась Лиз. — Да ты знаешь, сколько они на самом деле стоят?

— Какая разница?

— Нет, ты попробуй угадать.

Ник взял журнал и вгляделся повнимательнее.

— Сто баксов, — сказал он.

— А остальные, — добавила Ришель,— к вашему сведению, стоят от пятисот до тысячи долларов.

Ник некоторое время бессмысленно пялился на картинку.

— Ты шутишь! — наконец произнес он.

— Если бы, — вздохнула Ришель. — Я в них просто влюбилась. Но мне они не по карману.

Отец поставил на стол тарелки с яичницей, и мы набросились на еду. У всех из головы сразу же вылетели и лампы Дикси, и деньги, и все на свете. Для нас в тот момент существовал только завтрак.

— Вы еще не справились с загадкой? — поинтересовался Элмо у папы.

Тот покачал головой.

— Не спрашивай меня, я сам тебя спрошу, — пошутил он.

— Слушай, может, ты все-таки расскажешь мне загадку? — обратилась Ришель к Элмо. — Почему вы всегда все от меня скрываете? Почему никто ничего мне не рассказывает?

— Потом, Ришель, — отмахнулся Элмо. — Я сейчас не в настроении.

После завтрака я мыл посуду, Лиз, Элмо и Санни — вытирали, а Ник складывал все на место. Ришель сидела рядышком на стуле и красила ногти ярко-розовым лаком. Она заявила, что кухня слишком маленькая, чтобы вместить такое количество людей, занятых работой, поэтому она решила воздержаться от участия. Она представила это так, как будто сделала нам великое одолжение.

Отец уже все подготовил, так что мы могли сразу приступить к покраске стен мастерской. И тут раздался телефонный звонок.

Отец снял трубку. И смертельно побледнел.

— Да, да, это моя жена, — его голос срывался. — Да... да... Вы уверены? Я выезжаю. Из Баньян-Бея дорога займет часа четыре или пять.

Когда он опускал трубку на рычаг, руки у него дрожали.

— Это Фей, — прошептал он. — Она попала в автомобильную катастрофу. Она в больнице.

— Ее спасут? — вырвалось у меня совершенно непроизвольно.

Он через силу улыбнулся:

— Она серьезно пострадала, но надежда » есть, как они сказали. Хотя я сам не знаю, что и думать. Слушай, мне надо ехать. Прямо сейчас. Ты понимаешь? Вы справитесь тут без меня до завтра?

— Конечно, — поспешила успокоить его Лиз. — Поезжайте. С нами все будет в порядке.

Остальные просто стояли столбами. Все как-то растерялись и не находили подходящих слов.

Отец помчался было к лестнице, ведущей наверх, на чердак, но на ходу изменил направление и рванул к выходу. Он, по-моему, был не в себе. Я проводил его до грузовичка.

— А ты сможешь вести машину? — обес-покоенно спросил я, протягивая руку в окно и трогая отца за рукав.

— Я в порядке. И Фей будет в порядке. Все будет в порядке.

Я сильнее сжал его плечо, и он вроде бы немного пришел в себя.