Внучек Ваня (сборник) - Воронкова Любовь Федоровна. Страница 4
Но бабушка взяла самую румяную, самую сладкую пышку и дала Ване. Всегда-то его надо уговаривать!
— Дома ты утром ел. А утро ведь давно прошло.
— Он же не хочет, — сказала Груня, — а я ещё пять пышек могу съесть! А может, и десять!
Но бабушка всё-таки усадила Ваню за стол.
— Я же не за пышками пришёл, — сказал Ваня.
— Я знаю, что не за пышками, — ответила бабушка, — я знаю, что ты пришёл за сказками. А пышку всё-таки съесть надо.
Маятник качался, блестел, пускал по стене зайчиков. А оттого что он качался, стрелки шли по циферблату, отмеривали время. Подошли к цифре двенадцать, и часы стали бить: бом, бом, бомм…
— Вот мне и на работу пора, — сказала бабушка, — коровушки меня ждут.
А Груне жалко было расставаться с пышками.
Бабушка, — сказала она, — почему ты всё работаешь? Ты уже старенькая, тебе на покой надо.
— Это кто же так говорит? — удивилась бабушка. — Неужели сама придумала?
— Нет, не сама. Это мама моя так говорит. Мама говорит: «И зачем это нашей бабушке работать? Разве ей есть нечего? Старенькая, а всё работает».
Бабушка надела чистый фартук, покрылась белым платком.
— Старенькая я, да удаленькая, — сказала она. — Пока сила есть да уменье есть, надо поработать.
— Но тебе же, бабушка, всё равно пенсию дают. На что тебе столько денег?
— Дело, Грунюшка, не в деньгах. Дело в жизни. Ну что за жизнь без работы? Даже птица вон как трудится, отдыха не знает. А я-то — неужели хуже птицы? Ну пойдёмте, внуки, пора!
— Бабушка, а пышки-то как же? — жалобно сказала Груня. — Я и всего только три съела!..
— Так возьми с собой, сколько унесёшь!
Груня взяла ещё две, в каждую руку пышку. Третью в карман. А больше взять было некуда.
— И ты, Ваня, возьми, — сказала бабушка.
Но Ваня сразу пошёл к двери.
— Мне не надо. Пускай тебе на ужин останутся.
Они все трое вышли на улицу. Груня увидела своих подружек на зелёном лужке и сразу побежала к ним.
— Глядите, сколько мне бабушка пышек дала, — похвалилась она, — а Ваньке ничего. Потому что я её любимая внучка!
Груня осталась с подружками. А Ваня пошёл с бабушкой на пастбище.
Солнце стояло высоко посреди неба, будто золотой подсолнух на синем лугу. Бабушка и Ваня шли по мягкой полевой дороге, бабушка в тапочках, а Ваня босой. По сторонам стояла рожь. А у дороги росла розовая кашка и ещё подорожник.
— Бабушка, — сказал Ваня, — а теперь расскажи про коровушек.
— Да я уж сколько раз тебе рассказывала. Наверное, и слушать надоело.
— А мне не надоело.
— Ну, если не надоело, так слушай.
И стала рассказывать:
— Есть у меня коровушка Красотка. А имя у неё такое потому, что она красавица. Шерсть блестит, будто в шелку ходит. Рога большие, вразлёт. Гордится красотой, а молока даёт не так-то много. Вот я ей и говорю:
«Послушай, Красотка, коровья красота не в рогах да важности. Коровья красота в молоке. Вот Бурёнка не такая важная на вид, а молока много даёт».
А Красотка поглядела на меня и мычит:
«Ну а если менять — так неужели ты меня на Бурёнку променяешь?»
«Променяю, — говорю, — променяю, Красотка. Каждый должен своё дело хорошо делать. А ты своё дело плохо делаешь. Что ты, звезда, что ли, небесная, чтобы нам на твою красоту любоваться?»
Тогда она задумалась и сказала:
«Я ведь большая, крупная, мне и корму надо больше. Будет корм — будет и молоко».
Вот это правильный разговор. Я стала ей на ночь сена побольше подбрасывать. А она молока прибавила.
Вот и сказка вся.
— А теперь, бабушка, про Бурёнку.
— Ладно. Слушай про Бурёнку.
Бабушка начала вторую сказку:
— Бурёнка у меня коровка небольшая, бурая вся, ненарядная. Рога калачом. И очень обидчивая. А молоко хорошее даёт, жирное молоко. Но вот как-то стала я её доить, а молока нет. Я ей говорю:
«Что же ты, Бурёнка, мне молоко не отдаёшь?»
А она сердито посопела и говорит:
«И не дам тебе молока».
«Ну как же это? Ведь ты моя коровушка — и вдруг молока мне не дашь? Так нехорошо».
«А ты разве хорошо делаешь? Красотке кусок хлеба дала да ещё и погладила. А мне ничего. Вот и не дам тебе молока».
Ах, батюшки, ведь и правда. Что-то я задумалась, да и забыла ей корочку дать. А корочка у меня в кармане была.
«На, Бурёнка, хлебушка. Уж ты меня прости. Вот он, твой кусочек. И давай поглажу тебя и за рогами почешу. Вот и помиримся. Ладно?»
«Ладно, — говорит, — только в другой раз не забывай».
Вот я теперь и не забываю — видишь, корочки в кармане?
А сказка моя кончилась.
— Теперь, бабушка, про Чернушку.
— Слушай про Чернушку. Чернушка у меня озорница. Подходишь к ней, а она смотрит — убежать или не убежать? И убежать ей хочется, и хлеб видит у меня в руке. Куда ж от хлеба убежишь? Сядешь доить, а она начинает хлестать хвостом. Будто слепней гоняет, а сама всё мне по плечам.
Говорю ей:
«Чернушка, зачем ты меня хвостом бьёшь? Перестань».
А она только фыркает:
«Не перестану».
«Тогда я тебе хвост к ноге привяжу».
«Не привяжешь».
Что делать? Привязала ей хвост. Она подёргалась, подёргалась, а выдернуть хвост не может. Мычит потихоньку:
«Отвяжи хвост, не буду хлестаться».
Отучила я Чернушку озорничать. Так вот и ладим — кого лаской, кого уговором, а кому хвост приходится привязать.
— А теперь, бабушка, про Звёздочку.
— Нет, Ваня, хватит сказок. Смотри-ка, вон уже и стадо видно.
Стадо отдыхало у самой речки, под вербами. Коровы стояли в холодке, дремали.
Но скоро пришли доярки, разбудили коров. Доярки увидели Ваню и начали спрашивать у бабушки:
— Это что ж, Захаровна, новый дояр у нас?
— Или в пастухи пришёл наниматься?
— Что вы, что вы, — отвечала бабушка, — это же мой внучек Ваня.
Доярки шутили, смеялись, будто и не знали, что Ваня бабушкин внучек.
Потом бабушка сказала:
— Я доить стану. А ты, Ваня, иди к речке, искупайся. Да сорви лопушок на голову, а то солнышком напечёт.
Ваня спустился к речке. Искупался. Поиграл с рыбками. На мелком месте, где солнце до дна прогревает воду, всегда толпятся маленькие рыбки. Вспугнёшь их — они сразу рассыплются, разлетятся, как серебряные стрелки. А стоишь тихо в воде — снова соберутся вокруг ног. Играют.
В речке Ваня нарвал зелёной осоки. Нашёл в кустах лопушок, положил себе на голову вместо шляпы. И уселся под вербами. Сидит и плетёт из осоки плётку.
А пастух дядя Андрей тут же в холодке лежит, накрыл лицо кепкой и спит.
Вдруг что-то случилось. Загремел подойник, доярка Матрёна закричала, начала браниться: — Ах противная! Ах негодная, чтоб тебя волки съели!
И ударила свою корову. Корова побежала от неё. Бежит, фыркает, хвост трубой…
Бабушка как раз кончила доить Бурёнку.
— Матрёша, разве можно корову бить?
— А как же её не бить? — с досадой ответила Матрёша. — Ногой по ведру ударила, молоко пролила! А теперь вот бегает — поймай её! Не поймаешь. И молока не даст, ни за что не даст. Такая противная!
— Нехорошо так-то, нехорошо, — сказала бабушка, — тут разобраться надо! Её слепень укусил, хотела слепня согнать да нечаянно по ведру ударила. За что же её бранить? Не нарочно ведь. Понять нужно.
Матрёша хотела подойти к сердитой корове.
— Стой, Пеструшка, стой!
Но Пеструшка покосилась на неё, засопела и опять убежала.
— Не верит она тебе, — сказала бабушка, — один раз ударила, можешь и в другой раз ударить. Дай-ка я с ней поговорю.
Бабушка подошла к Пеструшке, приласкала её, почесала за рогами — это коровы очень любят. Потом достала из кармана чистую тряпочку и вытерла ей слёзы на глазах, потому что Пеструшка от обиды плакала.
— Ну, вот и всё, коровушка моя, вот и конец раздору. Не сердись, не обижайся. Доиться надо. Ну-ка иди, Матрёша. Пеструшка на тебя больше не сердится. И ты с ней будь поласковей.