Мило и волшебная будка - Джастер Нортон. Страница 6

— Все это — ЕРУНДА! — проскрежетал кто-то. Из-за палатки появился жук в роскошном наглухо застегнутом пальто, в полосатых брюках, коротких гетрах, при жилете и в котелке. — ЕРУНДИСТИКА, с вашего позволения! — повторил он, взмахнув тростью и щелкнув каблуками. — И где ваши хорошие манеры? Или никто не собирается представить меня этому юноше?

— Зззнакомьтесь, — презрительно прожужжала Пчела, — жжжук ЛЯПСУС, сын ОГРЕХА. Тот еще жжжучок, скажжжу я вам.

— ЧУШЬ! Ляпсус всем по душе, — вскричал Ляпсус. — На днях, когда я говорил с королем…

— Да он короля и в глаззза не видел, — рассвирепела Пчела и, повернувшись к Мило, добавила: — Не верь ни единому слову этого жжжучилы.

— ВЗДОР! — отвечал Ляпсус. — Мы, Ляпсусы, ведем свой род от Lapsus Galimatias — буде мне позволено выразиться по-латыни — сиречь от Ляпсуса Галиматийского. Мы ходили в крестовые походы с Ричардом Львиное Сердце, мы с Колумбом пересекли Атлантику, мы так отличились на службе у королей Пруссии, что поныне прозываемся прусаками, мы же с первопроходцами освоили Новый Свет, и ныне Ляпсусы занимают самые высокие должности во многих странах. История — это Ляпсус, Ляпсус — это История.

— Кэ-а-кэ-о-е кра-сно-ре-чие! — захихикала Пчела. — Давайте считать это вашей прощальной речью. Мы с молодым человеком должжны продолжить разговор о правилах правописания.

— Ха, — усмехнулся Ляпсус, приобняв Мило за плечи, — ты выучишь одно словечко, тебе сразу подсунут другое, выучишь правило, а тебе — два. До скончания века не управишься! Послушай меня, дитя мое, не думай об этом. Как говаривал мой прапрапрапрадедушка, Джордж Вашингтон, Ляпсус…

— Да вы, сударь, — разъярилась Пчела, — вы — самозззванец, не умеющий дажжже подписаться именем собственным! Вас следовало бы прижжжучить как следует!

— А ваше правописание — это есть сон разума и рабское подражание оригиналу, не более того! — взревел Ляпсус, неистово размахивая тростью.

Мило ничего не понял, зато Пчела пришла в бешенство и, спикировав с крыши, ударом крыла сбила котелок с головы жука.

— Эй, потише вы! — крикнул Мило, когда жучило в ответ заехал тростью по пчелиной лапе, заодно сшибив с прилавка короб с «В».

— Ой, моя нога! — верещала Пчела.

— Мой котелок! — скрежетал жук.

И началось. Пчела-Наборщица с грозным жужжанием кружила над Ляпсусом, который бешено размахивал тростью. Так они наступали и отступали, прощупывая и уворачиваясь друг от друга, и толпа, обступившая их, опасливо расступалась все шире.

— Ну нельзя же так… — начал Мило — и вдруг завопил: — Осторожней! — но было уже поздно.

Ничего не видя от ярости, Ляпсус врезался в один из ларьков, опрокинул его, затем другой, третий, и еще, и еще, и еще — все вокруг стало рушиться. В конце концов от торговых рядов остались одни руины, а вся площадь оказалась усеяна беспорядочными грудами слов.

Пчела, запутавшись в гирлянде флажков, упала наземь, сбив Мило с ног, да так, что тот плюхнулся на пчелу сверху.

— Помогите! Помогите! Мальчишка придавил меня! — кричала она.

Жук, шевеля руками и ногами, лежал навзничь на куче раздавленных букв, а звон будильника раздавался из-под груды слов, похоронившей под собою Тактика.

Глава 5

Согласно букве закона

— Дела и ну! — воскликнул кто-то из продавцов. Он хотел сказать: «Ну и дела», — но слова так перепутались, что потеряли всякий смысл.

— Делать нам теперь же что и? — жалобно вопрошал другой.

Купцы старались хоть как-то собрать раскиданное, но оттого, что речи их стали совершенно невнятны, неразберихи только прибавлялось. Тем не менее вскоре прилавки снова были расставлены, однако слова пока что свалили в одну большую кучу: их еще предстояло разобрать и рассортировать.

И вот, когда Мило уже поднялся на ноги, а Пчела — улетела (она была в полном расстройстве чувств), раздался пронзительный свист — на место происшествия подоспела словарентийская полиция.

— Ну, теперь-то с нами разберутся, — сказал кто-то в толпе. — Это — сам Блюститель Буквы Закона, Буквоед.

Через площадь шагал коротышка — таких полицейских, подумал Мило, в полиции не бывает. Ростом — от горшка два вершка, а поперек — вдвое шире, в синей форме с белым ремнем, в белых перчатках, в фуражке и ужасно свирепый. Лицо у него как будто налилось свекольным соком, оттого что он бесперечь дул в свой свисток. И прерывался только затем, чтобы, тыкая во всякого встречного, крикнуть:

— Ты, ты, ты виновен! И ты виновен! А ты виноватей всех! — сказал он, добравшись до Мило.

Потом повернулся к Тактику, продолжавшему трезвонить, и приказал:

— Заткни будильник, собака! Звенеть в присутствии блюстителя закона есть неуважение к властям предержащим.

Он сделал пометку в своем черном списке, потом заложил руки за спину, насупил брови и стал вышагивать взад-вперед, любуясь разрушениями, произведенными в торговых рядах.

— Славненько! Славненько! И кто же это сделал? Отвечайте, или я, согласно букве закона, заарестую всех.

Настала тишина. Мало кто видел, что тут на самом деле произошло, вот все и молчали.

— Ты, — полицейский направил указующий перст на Ляпсуса, который, наконец поднявшись, отряхивался и вправлял помятый котелок. — Ты у меня на подозрении.

С испугу жучило выронил трость и ответствовал дрожащим голосом:

— Да нет же, я здесь ни при чем, клянусь честью джентльмена! Я всего-навсего невинный свидетель и занимался своим делом, услаждая слух и, с позволения сказать, зрение ценами и сценами рыночной жизни, в то время как этот молодой человек…

— АГА! — прервал его Буквоед, сделав еще одну пометку в своем блокноте. — Я так и думал, во всем виноват мальчишка.

— Прошу прощения, — возразил Ляпсус, — я это просто ляпнул, я не это имел в виду…

— МОЛЧАТЬ! — Полицейский вытянулся во весь свой крошечный рост, так, что испуганный жучило испугался еще больше. — А ты отвечай, — повернулся блюститель к Мило, — где ты был в ночь на двадцать седьмое июля?

— Какое это имеет значение? — удивился Мило.

— А такое! — отвечал полицейский. — Это день моего рождения! — И записал в блокноте: «Преступник забыл день моего рождения». — Мальчишки всегда забывают дни рожденья других людей. Кроме того, — продолжил он, — ты обвиняешься в преступлениях по следующим статьям: покушение на порядок, сеяние беспорядков, обрушение рынка, сотворение хаоса и порча словарного запаса.

— Ну это слишком! — сердито тявкнул Тактик.

— А также, — добавил полицейский, бросив грозный взгляд на часового пса, — а также по статье — «выгул часовых механизмов без намордника и поводка, каковой механизм брешет, как собака». Итак, согласно букве закона, вношу предложение о заключении и выношу заключительный приговор…

— Но приговор — это дело судьи, — возразил Мило, вдруг вспомнив читанное в какой-то книжке.

— Так точно. — Полицейский снял фуражку и накинул на себя черную, до пят, судейскую мантию. — Я и есть он. Итак, предложение о заключении… Кстати, тебе какое больше нравится, долгое или краткое?

— Лучше покороче.

— Прекрасно. В долгих я и сам путаюсь, — сказал судья и трижды ударил молоточком. — Мое предложение — «Да». Самое короткое из известных мне предложений. Потому что «нет» длиннее на одну букву. Есть другие предложения?

Все согласились с тем, что предложения короче «да» нет, и судья продолжил:

— Итак, присяжные сказали «да». И вот заключение: преступник приговаривается к заключению сроком на шесть миллионов лет. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. — И он снова постучал молоточком. — А теперь марш за мной — в тюрьму.

— В тюрьме работают не судьи, а тюремные надзиратели, — возразил Мило, вспомнив ту же книжку.