... В среду на будущей неделе - Клименко Владимир Трофимович. Страница 4
Павлик выпрямился и произнес горделиво:
— Это мой дядя!
— Дядя?! — изумился Глыбин. — Хм. До сих пор не знал, что у меня племянники имеются.
Что же это такое?! Дядя Егор говорил, что работает капитаном… даже не капитанам, а капитаном-бригадиром на «Альбатросе», а оказывается… Павлику стало не по себе. Неужели он угодил на другой сейнер?
Глыбин смотрел на мальчугана с интересом.
— Так, говоришь, твой дядя капитан?
— Да.
— Какого же катера?
— «Альбатроса». Егор Иванович Крабов.
— A-а, вон оно что! — захохотал Глыбин. — Значит, ты хотел с ним в прятки поиграть? В честь чего?
— Он обещал меня на путину взять, а сам обманул. Я тоже хотел его обмануть.
— Ишь ты! — только и произнес Глыбин.
Павлик рассказал, как все получилось. Ошибиться сейнером он не мог, потому что название «Альбатрос» видел собственными глазами и на носовой части судна, и на спасательной шлюпке. А может, в рыбколхозе два «Альбатроса»?
— Нет, угодил ты по адресу, — сказал Глыбин, выслушав Павлика. Он медленно встал, сокрушенно вздохнул: — Что же мне с тобой делать? Ведь хватятся тебя…
— Отведите к дяде Егору, — подсказал Павлик.
— На берег, что ли? — криво усмехнулся Глыбин. — Он в Парусном остался, твой родич.
Павлик опешил.
— Остался? Почему? Вы шутите, может быть?
Лицо у Глыбина снова стало недовольным.
— Я тебе не клоун, чтобы шутки шутить! — сердито сказал он. Шагнул к легкой белой шторе, свисавшей от потолка до пола, и отдернул ее в сторону. За шторой оказались две койки — одна над другой.
— Ложись, спи. Вон тряпка, протри ноги и лезь наверх. Только живо, живо! — приказал он. — Мне отдыхать надо.
Но Павлик не унимался.
— Почему дядя на берегу остался? Ну, скажите, что вам стоит? — не отставал он.
Глыбин озлобился.
— Потом узнаешь. Некогда мне с тобой разговоры разговаривать. Лезь на место! Ну, кому говорю?
Он протянул руку к стене и клацнул выключателем. В каюте стало темно.
Бригадный кок
Павлик лежал на койке с раскрытыми глазами: сон совсем не брал его. И хотя тревога улеглась, на душе было муторно. Егор Иванович по неизвестным причинам остался на берегу, в далеком теперь поселке. А он, Павлик, неожиданно очутился среди чужих людей, И еще неизвестно, как отнесутся к нему эти люди. Чего, например, хорошего можно ожидать от Глыбина или от тех двух, которые шушукались у спасательной шлюпки?
При воспоминании о таинственных шептунах мысли Павлика переключились на них. Рохля… Звучит-то как противно! А какой он из себя, этот Рохля? И как узнать второго, который говорил таким суровым басом?
Павлик перевернулся со спины на бок и посмотрел в темно-лиловый круг иллюминатора, пересеченный пополам черной чертой горизонта. Чуть выше этой черты тускло блестела одинокая звездочка. Стало еще тоскливее. Затерянная в небесном океане, эта звездочка напоминала сейчас Павлику его самого, такого одинокого среди морских просторов.
Глыбин громко храпел на нижней койке, широко разбросав руки и ноги. Он храпел так же сердито, как и разговаривал. Простыня оползла с него и белым пятном выделялась на полу. «Почему он такой злой?» — подумал Павлик. В книгах люди с богатырским телосложением всегда бывают добродушными, неловкими, словно их смущает собственная сила… А голос у него какой грубый, совсем как у одного из тех шептунов. И не только голос. Манера разговаривать, тон… Стой-ка, стой-ка, неужели он?! Да нет, диверсанты — в книгах так пишут — стараются быть незаметными, тихонькими или добиваются, чтобы их уважали и любили, а этот…
В темном кругу иллюминатора появился золотой челнок — месяц. Он наискосок прочертил иллюминатор и исчез. На смену ему пришло темно-фиолетовое облачко с огнистыми краями. В каюту пробился бодрый, радостный возглас чайки. И как будто по сигналу темнота, облепившая со всех сторон сейнер, начала таять. Заря над морем разрасталась быстро и неудержимо. Сначала засеребрилась вода неподалеку от «Альбатроса», потом блеск побежал дальше, к горизонту, и вдруг вся даль вспыхнула лилово-золотистым трепетным сиянием.
На палубе раздались шаги. Кто-то шел со стороны носового кубрика. У каюты человек остановился, со звоном сбросил крючок, удерживающий дверь приоткрытой, шагнул через высокий порог, но зацепился за него и недовольно проворчал:
— Через такой комингс только сигать надобно…
В каюте было сумеречно, и Павлик ничего не мог разглядеть, кроме синеватых усов на лице вошедшего.
— Макар, а Макар! — сказал усач, наклонясь над Глыбиным и тормоша его.
Глыбин заворочался, заворчал:
— Ну, чего тебе, Шкертик?!
— Что хлопцам на завтрак готовить? — спокойно спросил усач. — С вечера зеленый борщ заказывали, а у нас скоропортящихся продуктов много: белуга свежая, камбала, колбаса ливерная…
Глыбин возмутился:
— Нашел ради чего будить! Привыкли по пустякам к Крабову приставать. Заказывали! Здесь не ресторан. Нажарь белуги, вскипяти водицы — и хватит. Ну, все, что ли?
— Все. Только ты не рычи! — Усач переступил комингс и уже с палубы добавил: — Не успел на место Егора Ивановича сесть, а уже на начальственных струнках затренькал.
Вторым, с кем познакомился на «Альбатросе» Павлик, оказался как раз бригадный кок с чудной фамилией Шкертик. Старик был маленького роста, щуплый, вовсе не такой, каким представлял себе мальчуган каждого человека, связанного с морем. Худощавое его лицо освещали серые добрые глаза; нос, усевшийся на паутину глубоких морщин, напоминал крупную шишку.
Знакомство с коком произошло перед завтраком, когда Павлик вышел из каюты на поиски умывальника. Он наткнулся на Шкертика у двери камбуза и нечаянно вышиб у него из рук миску с нарезанной рыбой. Павлик растерянно топтался перед стариком. «Простите, простите, — повторял он. — Я не нарочно…» Потом спохватился и принялся поднимать с палубы разлетевшиеся во все стороны куски рыбы. Шкертик с молчаливой улыбкой следил за ним. Принимая последний кусок, старик удержал руку мальчугана.
— А мне и не доложили, что бригада на человеческую единицу выросла! — лукаво сощурился кок. — Ты чей? Да успокойся, ничего страшного не произошло. Палуба у нас чистая, хоть скатерку стели.
Спокойствием, ласкою старик сразу же привлек к себе Павлика. Он рассказал, каким образом «бригада выросла на человеческую единицу».
Выслушав его, старый рыбак неодобрительно крякнул:
— Значит, Егор Иванович тебе отказал, а ты… — Шкертик взял Павлика за плечи (они были почти одного роста) и легонько подтолкнул к площадке с неводом. Здесь возвышался квадратный столик, вокруг которого вместо скамеек были установлены ящики из-под овощей. Старик усадил Павлика на один ящик, сам опустился на другой.
— Как же тебя звать-величать? — спросил Шкертик.
— Пашка.
— Гм, Пашка… — Кок подергал себя за кончики усов, явно недовольный ответом. — Пашка… Неправильно! Пашки только у босяков бывают. А у тебя дядя культурный человек. Стал быть: Павлик, Павлуша. Ага?
Мальчуган смущенно улыбнулся. А Шкертик продолжал:
— У меня, Павлуша, таких, как ты, хлопчиков семеро единиц. Внуки, понятно. Все грамотные, с красными галстуками ходят.
— Пионеры, — сказал Павлик.
— Как же, пионеры-ленинята. Все ребятки будто ничего, смышленые, вежливые. А вот один от меньшей дочки, сорви-голова — и только. Никах культура к нему не пристает. Как ляпнет что-либо, так хочь падай от стыда. Таких словечек да прозвищ набрался, что боже упаси. — Шкертик сделал небольшую паузу и продолжал: — Я это к чему тебе говорю? Вижу: парнишка ты вроде бы настоящий, а у нас на катере тоже люди всякие имеются. Так ты подальше от них держись. Угу.
— А какие они? — спросил Павлик.
— Птицу по полету видно, — неопределенно ответил кок. Он внимательно посмотрел Павлику в глаза и спросил сам: — А что это ты про дядю не интересуешься? Знаешь, что его на катере нету?
— А почему он дома остался? — насторожился мальчуган.