Стражники Иерусалима - Вульф Франциска. Страница 60

Рашид вытер лицо и направился в спальню. Лампы были уже погашены, и лишь отсвет дозорных костров освещал зал и ряды кроватей. Большинство его товарищей уже спали. Некоторые дышали спокойно и размеренно, другие похрапывали. Всех их с младых ногтей готовили в солдаты, все прошли одну и ту же муштру и обучение. Засыпать в любом месте и в любое время, где бы ни представилась возможность – это была одна из первых усвоенных заповедей наряду с кодексом чести, гласившим, что янычары никогда не предают друг друга.

Сколько он себя помнил, он всегда жил среди янычар. Казарма, спальный зал, дозорные башни были его домом. Все, что случилось в его жизни до этого, было погружено во тьму. Он не помнил своих родителей. Он знал лишь то, что ему, как и другим ученикам, рассказал первый воспитатель. Его родители умерли, и султан был настолько мудр, добр и великодушен, что предоставил несчастным сиротам новое жилище, новую семью и к тому же доверил почетное задание. За это он не требовал ничего, кроме послушания и верности. Воистину, цена была не столь уж высока.

Рашид вытянулся на своей постели и уставился в потолок. Слабый отблеск сторожевых огней подрагивал на бачках и рисовал причудливые тени на белой штукатурке. Тени, которые вырастали в воспоминания. Словно вся его жизнь вновь прокручивалась перед ним – первые упражнения с деревянными саблями, оставлявшими множество болезненных синяков, а потом, когда им разрешили взять в руки острое оружие, его запястья были усеяны бесчисленными шрамами; многочасовое стояние на казарменном дворе в палящую жару или студеной ночью, когда от усталости слипались веки, а от нестерпимой жажды язык приклеивался к нёбу; верховые упражнения, которые он с самого начала полюбил больше всего; совместные трапезы и праздники, когда новые юноши давали обет; свободные дни и вечера в бане; шахматные партии. Завтра со всем этим будет покончено. Если завтра он расскажет – будь то Эздемиру или кому-нибудь другому – о готовящемся заговоре, пути назад для него не будет. Он собирался нарушить одну из первейших заповедей янычар. Он хотел предать Ибрагима и Омара. Пусть он даже был уверен, что Аллах и Сулейман Великолепный простили бы его, с этой минуты он перестал бы быть янычаром.

Рашид сощурился. В глазах появилась резь, будто он сидел слишком близко у дымящегося костра. Как часто он роптал на тяжелую службу, жаловался на плохую еду или возмущался командирами. Ему казалось, что это так просто: попросить Омара уволить его, обручиться с Анной, уехать из Иерусалима и завести свою семью. И вдруг он осознал, что у него не хватит мужества бросить все это – жизнь в казарме, муштру и товарищей, ведь это была единственная жизнь, которую он знал.

VIІІ

План Ансельмо

Ансельмо был на взводе. Он долго не мог уснуть в эту ночь и проснулся задолго до привычного времени. В те немногие часы сна, которые выпали ему, его мучили кошмары. Ему снились омерзительные жабы, усыпанные отталкивающими бородавками, которые караулили его в мутных лужах, наполненных слизью, и брызгали ему в лицо ядом, как только он приближался к ним. Еще ему снилось, что он лежал связанный на земле, а над ним склонялся ухмыляющийся Джакомо. Ансельмо слишком хорошо знал, что кошмары были не беспочвенны. Он вполне мог вступить в любовную связь с Элизабет, чтобы попытаться побольше разузнать о ее странных ночных вылазках. И вполне могло случиться, что однажды ночью Джакомо ди Пацци мог бы стоять у его кровати, чтобы убить его, Козимо и синьорину Анну. И еще неизвестно, от чего его воротило больше.

«Да, воистину заманчивые перспективы», – подумал Ансельмо, раздвигая портьеры на своем окне. Было очень рано, над внутренним двором еще висела влажная утренняя дымка. На листьях и цветах алмазной крошкой сверкала и переливалась роса. Это было волшебное зрелище, напомнившее ему Флоренцию, сентябрьское утро, когда дни еще были теплыми и все утопало в пышном цвету, хотя осень уже пометила красками тления цветы и листву деревьев, а ночи становились холодными, предвещавшими неминуемо надвигающуюся на север Италии зиму.

Ансельмо передернуло. Сегодня этот вид не радовал его и не вызывал тоски по дому. Предстоящая миссия вытесняла все другие эмоции. И вновь в его голове неотступно вертелась единственная мысль, преследовавшая его ночью во сне и наяву: почему именно он?

Глубоко вздохнув, он начал одеваться. Ломать голову не имело смысла. Разумеется, Козимо был прав; кроме него, выполнять это задание было некому. Он знал, что Джакомо ди Пацци был опасной личностью, остановить его надо было любыми средствами. И несмотря на это, все внутри его противилось, едва он вспоминал жирные телеса неопрятной стряпухи.

«Козимо хорошо рассуждать, – разглагольствовал он про себя, выходя из своей комнаты и отправляясь в столовую. – Ему не надо связываться с Элизабет. Ему не придется подбираться к ней с льстивыми речами. Самое отвратительное – он не сомневается в том, что я это сделаю. И я, увы, тоже не сомневаюсь».

Столовая была пуста, стол еще даже не был накрыт. Видно, он так рано встал сегодня, что Элизабет и Эстер еще даже не начали готовиться к завтраку господ. Отлично, это даст ему достаточно времени, чтобы выбрать подходящую стратегию. Ансельмо расправил плечи и подошел к окну. Сад отсюда, снизу, выглядел еще красивее, чем со второго этажа. Меж деревьев, кустов и цветов стлался легкий туман. Сейчас он бы нисколько не удивился, если б увидел в пышной зелени лица фей, эльфов или гномов.

Дверь отворилась. Ансельмо обернулся и увидел Эстер. Девушка застыла в дверном проеме, держа в руках стопку тарелок и столовых приборов, и таращилась на него, словно он и был одним из садовых гномов, по ошибке забредших в дом. Ее щеки запылали.

– Господин... – едва слышно прошептала она и тут же опустила взгляд, будто застеснявшись того, что вообще обратилась к нему.

– Доброе утро, Эстер, – приветливо произнес Ансельмо. Обычно застенчивость девушки злила и раздражала его, но сегодня она показалась ему весьма уместной. Эстер была симпатичной. Маленькая и изящная, с кудрявыми черными волосами. Лучше бы ему приказали завоевать сердце этой нежной девчушки.

«Но Эстер – еврейка, осел! – обругал он сам себя. – Ей вряд ли понравились бы проповеди Джакомо ди Пацци. И тот скорей прогнал бы ее к черту, чем принял бы в круг своих адептов».

– Не могла бы ты быть так любезна принести только мой завтрак?

Эстер открыла и снова закрыла рот, но ничего не сказала, а только кивнула и поспешно подошла к столу, чтобы поставить приборы. Она как раз хотела выйти из комнаты, когда Ансельмо пришла в голову одна мысль.

– Эстер! – Девушка остановилась, не поднимая го ловы, словно опасалась, что ее будут ругать за какую-то оплошность. – Я хотел тебя кое о чем спросить.

Она вскинула на него ошеломленный взгляд, кивнула и снова опустила голову.

– Тебе нравится Элизабет? – Увидев ее удивленное лицо, он понял, каким странным должен был показаться ей его вопрос. Но отступать было поздно. – Я хотел бы получить от тебя честный ответ.

– Видите ли, господин, – начала Эстер, блуждая глазами по устланному коврами полу, будто надеясь отыскать лазейку и спрятаться в ней. – Элизабет очень строгая. Но она справедливая, – торопливо добавила она. – Она не терпит небрежности. И она весьма благочестива.

– Ты ведь еврейка?

– Да, господин.

– Как ты думаешь, Элизабет строга к тебе, потому что ты неловкая, или дело в том, что ты еврейка?

Девушка изумленно взглянула на него:

– Раньше я всегда думала, что Элизабет сердится, потому что я такая неповоротливая и неприлежная. Но теперь, когда вы так об этом заговорили... – Она свела брови над переносицей. – Думаю, что, пожалуй... Да, теперь я точно уверена. Она недовольна мною, потому что я еврейка.

– А почему ты так считаешь?

– Она сама говорит об этом. Все время повторяет. – Теперь Эстер стояла перед ним, прямая как свеча, с высоко поднятой головой, будто припала к неведомому источнику и почерпнула новую силу. Ее глаза засверкали. «У нее красивые глаза», – отметил про себя Ансельмо. Красивые глаза с огненным блеском. Вероятно, он не замечал этого, потому что при встречах с ним она всегда смотрела в пол. – Раньше, когда она ругалась на меня, я не задумывалась об этом. А теперь, когда вы завели об этом речь, я поняла. Она говорит, что я ленивая и неповоротливая, потому что я высокомерная еврейка, которая не хочет стараться для христианского дома. Вместо этого я и мои единоверцы плетем козни против добропорядочных христиан, так же как и мусульмане. Но мое зазнайство скоро кончится. Потому что евреи убили Господа Иисуса Христа и должны поплатиться за это. И отец Джакомо очень скоро позаботится об этом.