Дневник Джанни Урагани - Бертелли Луиджи "Вамба". Страница 18
– Но почему?
– А это не твоё дело. Детям не понять. Помалкивай, и точка.
Ну вот, пожалуйста, очередная история, которую детям, видите ли, не понять! Неужели взрослые всерьёз считают, что такого объяснения ребёнку вполне достаточно?
Ладно. Зато теперь все меня любят; обратно я ехал на облучке возле кучера и почти всю дорогу правил сам. И самое главное, теперь мне долго не придётся есть суп с вермишелью.
12 декабря
Хорошо, когда старшие сёстры выходят замуж!
Гостиная будто превратилась в кондитерскую лавку… Там уже расставлены всевозможные пирожные: мои любимые – с джемом, но трубочки с кремом тоже вкусные, правда, откусишь – и весь крем выдавливается с другого конца, да и простое бисквитное печенье «Мадлен» – тоже пальчики оближешь, а по нежности ничто не сравнится с безе…
Я сам в этом убедился, слопав девять пирожных подряд… Они просто тают во рту.
Через час жених с невестой, свидетели и гости вернутся из муниципалитета, и начнётся приём с прохладительными напитками…
Дома осталась только Ада, которая плачет, бедняжка, потому что все сёстры заполучили женихов, а она рискует разделить судьбу тёти Беттины.
Кстати, тётя Беттина не приехала, хотя папа её звал. Она ответила, что у неё нет сил на дорогу, и она передаёт молодожёнам свои поздравления от всей души, на что Вирджиния заметила, что поздравления ей совершенно ни к чему, лучше бы эта скупердяйка послала какой-нибудь подарок.
Мой дорогой дневник, я снова тут, взаперти в своей комнате, и, возможно, – не приведи Господь – опять приговорён к супу с вермишелью!
Как же мне не везёт!.. Так не везёт, что я плакал бы навзрыд, не будь мне так смешно вспоминать лицо Маралли, когда обрушился дымоход. Он был такой смешной, с дрожащей от страха бородищей!
Разгром получился что надо; разумеется, во всём обвинили меня, ведь я же горе родителей и гроза всего дома, хотя на этот раз пострадал не весь дом, а всего одна гостиная.
Вот как было дело.
Когда Маралли, моя сестра, папа, мама и все остальные вернулись из муниципалитета, было очень холодно, поэтому кто-то из гостей, входя в гостиную, заметил:
– Все и так замёрзли, от прохладительных напитков мы совсем окоченеем!
Тогда Вирджиния и адвокат Маралли позвали Катерину и велели ей разжечь камин в гостиной.
Бедняжка Катерина стала разводить огонь и…
Ух, какой взрыв!
Настоящая бомба: в облаке пыли под градом штукатурки казалось, что обрушился весь дом.
Катерина растянулась на полу, не подавая признаков жизни; Вирджиния, которая стояла рядом и всё видела, вопила так же громко, как обнаружив «вора» под кроватью; а Маралли, белый как полотно, тряс бородой и кружил по комнате, повторяя:
– Боже мой, землетрясение! Боже мой, землетрясение!
Гости бросились врассыпную. А папа, наоборот, примчался к месту происшествия, но никак не мог взять толк, с чего вдруг взорвался дымоход и обвалилось полстены.
И тут, когда, казалось бы, всё улеглось, в камине раздался свист. Все так и застыли от неожиданности.
Маралли сказал:
– Там внутри кто-то есть! Надо вызвать полицию! Арестовать его!
Но мне уже всё стало ясно, и я с досадой воскликнул:
– Там же мои шутихи!
Я вспомнил, что, когда моя идея с фейерверком в честь Луизиной свадьбы сорвалась, я спрятал все шутихи в дымоход в гостиной, куда никто обычно не заглядывает, чтобы папа их не отобрал.
Естественно, мои слова пролили свет на всю эту историю.
– Ах вот оно что! – в бешенстве закричал Маралли. – За что мне это наказание? Когда я был холост, этот мальчишка чуть не выколол мне глаз, теперь на моей собственной свадьбе – едва не поджёг!
А мама схватила меня за руку и, спасая от отцовского гнева, потащила, как водится, ко мне в комнату.
Хорошо ещё, что, когда в доме подают сладости, я предусмотрительно съедаю свою порцию до того, как начнётся банкет!
13 декабря
Сегодня истёк срок наказания – помнишь, дорогой дневник, как меня выгнали с уроков на неделю за ту дразнилку про Профессора Мускула? – и пришла пора возвращаться в школу.
– Я сама с тобой пойду, – сказала мама, – а то отец поклялся, что нога твоя не коснётся земли, если тебя поведёт он.
– Как это? – спросил я. – На воздушном шаре, что ли?
На самом деле я прекрасно понял, что имелось в виду: отец собирался отправить меня к дверям школы пинком под зад…
Когда мы вошли в школу, нам предстояло выслушать длиннющую отповедь директора, мама вздыхала и повторяла всё, что обычно говорят родители в таких случаях:
– Вы совершенно правы… Да, он дурной мальчишка… Он должен сказать спасибо учителям, что они так добры к нему… Но он обещал исправиться… Пусть это послужит ему уроком, дай-то Бог!.. Я очень надеюсь…
Я всё это время стоял с опущенной головой и кивал, но в конце концов мне надоело изображать китайского болванчика и, когда директор, вытаращив глаза за стёклами очков и пыхтя как паровоз, сказал: «Стыдно давать прозвища педагогам, которые приносят себя в жертву ради вас!», я не выдержал:
– Ага, значит, всем можно, а мне нельзя? – возразил я. – Меня-то все обзывают Джанни Урагани!
– И поделом, ведь ты всё крушишь, как смерч! – воскликнула мама.
– К тому же ты ребёнок! – добавил директор.
Старая песенка: дети должны всех уважать, но никто не должен уважать детей.
И это они называют рассуждать здраво, и так они хотят нас воспитать!
Ох, ладно. В общем, в школе всё прошло гладко и дома тоже: мама позаботилась о том, чтобы я не столкнулся с папой.
С лестничной площадки я увидел, как внизу суетятся каменщики: они чинят дымоход в гостиной.
14 декабря
Ничего нового ни в школе, ни дома. Папу я так и не видел и надеюсь, когда увижу, он уже успокоится.
Ох, дорогой дневник, к несчастью, я его увидел и услышал!
Пишу карандашом, лёжа в кровати… потому что после такой трёпки сидеть невозможно!
Какое унижение! Какая обида!
Опять на меня все шишки валятся – точнее, шлепки, но почему на этот раз, я рассказать не в силах: слишком страдаю от душевных и телесных ран.
15 декабря
Был в школе: даже говорить не хочется, что я испытал, сидя на скамье.
Пишу стоя, потому что… так легче.
Итак, причину вчерашней трёпки следует искать в привычке Катерины совать свой нос в чужие дела. В конце концов всё оборачивается против меня, известное дело, пусть даже это какой-то давно забытый пустяк.
Вчера Катерина рылась зачем-то в шкафу и выудила мои летние брюки; пошарив в карманах, она обнаружила завёрнутые в платок обломки дамских золотых часов.
И знаете, что сделала Катерина, вместо того чтобы из элементарной деликатности оставить в покое содержимое моих карманов? Она тут же побежала к Аде, та – к маме, и они все так раскудахтались, что пришёл папа узнать, что случилось.
Тогда они все отправились ко мне требовать объяснений.
– Да ничего особенного, – сказал я, – пустяки. Даже говорить не о чем…
– Да? Золотые часы, по-твоему, пустяки?
– Да они же сломаны.
– Ещё бы! Они разбиты вдребезги.
– Вот-вот. Мы в них немножко поиграли… но это было давно!
– Хватит болтать! – оборвал меня отец. – Выкладывай, как было дело.
Пришлось мне рассказать во всех подробностях про представление, которое я давным-давно устроил для Фофо и Маринеллы: помнишь, дорогой дневник, я взял часы синьоры Ольги, раздавил их в ступке, а взамен выдал мамины? Не успел я закончить свой рассказ, как на меня градом посыпались упрёки и угрозы.