Дневник Джанни Урагани - Бертелли Луиджи "Вамба". Страница 25

В этот момент вошёл Коллальто и, услышав мои последние слова, прошипел:

– Не рождён для счастья? Не рождены для счастья те, кому приходится жить с тобой под одной крышей… Но на этот раз всем моим несчастьям завтра же придёт конец, это точно!

Ехидство моего зятя меня так разозлило, что у меня тут же высохли слёзы и я выпалил:

– Да, не рождён для счастья! Иногда, правда, случалось, что я делал что-то дурное, а это оборачивалось другим во благо, как, например, с этим маркизом, который принимал ванны у доктора Перусси, и тот теперь зашибает деньги на лечении луком, которое изобрёл я…

– С чего ты это взял?

– Знаю, и всё тут. Или как в случае с маркизой Стерци, которую я убедил в том, что ты меня вылечил…

– Молчи!

– Нет, я не хочу молчать! Это вышло тебе на руку, и ты не стал отправлять письмо моим родителям, чтобы их не огорчать! И так всегда: когда проказы ребёнка оказываются вам выгодны, вы само снисхождение; а если, наоборот, мы делаем что-то с благими намерениями, но у нас не выходит, как было со мной сегодня утром, вы обрушиваетесь на нас без всякой жалости.

– Как? Ты смеешь утверждать, что всё это ты натворил с благой целью?

– Конечно! Я хотел дать насладиться глотком свободы этой бедной канарейке, которой уже осточертело сидеть взаперти в клетке; я же не виноват, что канарейка, оказавшись на воле, тут же загадила вышивание синьоры Матильде! И кот сожрал её в наказание за это, я же не виноват, что Маскерино такой строгий! Кот заслужил головомойку, и я сунул его под кран в ванной… Я же не виноват, что от воды у него разболелся живот! И тем более не виноват, что он разбил вазу из венецианского стекла! И не виноват, что не сумел закрыть кран в ванной, и вода затопила кабинет, а персидский ковёр синьоры Матильде полинял! К тому же я слышал, что настоящие персидские ковры не портятся… Раз он полинял, значит, не настоящий…

– Как это не настоящий? – заголосила синьора Матильде, которая ураганом ворвалась в комнату моей сестры. – Он ещё и клевещет! Да как он только посмел усомниться в моём благородном дядюшке Просперо, который был настоящим аристократом и не мог подарить мне поддельный персидский ковёр?! Ах, Боже мой, какое гнусное враньё!

И синьора Матильде облокотилась на комод и возвела глаза к небу, приняв такую скорбную позу, что я живо представил себе её портрет и меня разобрал смех.

– Ну что ты, Матильде! – воскликнула моя сестра. – Не стоит преувеличивать: Джаннино, разумеется, не хотел оскорбить твоего дядю…

– А разве это не оскорбление – утверждать, что он дарил мне поддельные персидские ковры? Это всё равно что говорить, что у тебя на щеках румяна!

– Ну нет! – обиделась сестра. – Не всё равно, ведь ковёр в конце концов выцвел, а румянец у меня на щеках не смывается, и они, к счастью, никогда не станут жёлтыми…

– Господи, почему ты принимаешь всё так близко к сердцу! – воскликнула синьора Матильда, всё сильнее раздражаясь. – Это просто сравнение, я совершенно не хотела сказать, что ты красишься. Если уж на то пошло, это утверждает твой братец, он мне рассказывал, что ты в девичестве держала в туалетном столике румяна.

Услышав это, сестра влепила мне такую затрещину, что я убрался подобру-поздорову в свою комнату и стал оттуда прислушиваться к перебранке дам, которые перекрикивали друг друга, а Коллальто тщетно пытался их успокоить:

– Ну нет… Ну да… Ну что ты… Ну послушай… Ну подумай…

Так я и торчал в свой комнате, пока Пьетро не отвёл меня обедать. Во время трапезы Коллальто и Луиза, между которыми я сидел, по очереди держали меня за курточку, будто я воздушный шар без привязи и в любой момент, чего доброго, улечу.

Такая же сцена повторилась за завтраком, после еды Пьетро отвёл меня обратно в комнату, где я жду приезда папы, который, как водится, увидит всё это дело в самом неприглядном свете!

А между тем Пьетро сообщил мне, что Луиза и синьора Матильде со вчерашнего дня не разговаривают… И тут, конечно, тоже все скажут, что я во всём виноват: даже в том, что у моей сестры щёки чересчур красные, а у синьоры Матильде чересчур жёлтые!

9 января

Я пишу из дома Маралли.

В горле ком, но надо собраться и описать вчерашнюю сцену, чем-то напоминающую трагедии, как в театре, вот только у Д’Аннунцио [21] трагедии какие-то ненастоящие – даже мама это признаёт, хотя сёстры и утверждают, что она ничего не смыслит в театре. Ну у меня-то точно была настоящая трагедия под названием «Маленький разбойник, или Жертва свободы», ведь всё это со мной стряслось из-за того, что я подарил свободу несчастной канарейке, которую синьора Матильде держала в клетке.

Итак, вчера утром папа приехал за мной в Рим, и Коллальто описал ему все мои «выходки», кроме, разумеется, историй с маркизой Стерци и маркизом, который теперь лечится луком.

Папа выслушал до конца и сказал:

– Наше терпение лопнуло.

Больше он не проронил ни слова до самого дома. Там меня встретили мама и Ада, они бросились обнимать меня со слезами на глазах:

– Ах, Джаннино! Ох, Джаннино!

Папа оторвал меня от них, отвёл в мою комнату и произнёс очень серьёзно и спокойно такие слова:

– Я уже оформил все необходимые документы, завтра ты отправляешься в пансион.

И вышел, закрыв за собой дверь.

Позже пришёл синьор Маралли с моей сестрой Вирджинией, и они вдвоём пытались уговорить отца смягчиться, но он твердил им в ответ одно и то же:

– Видеть его не хочу! Видеть его не хочу!

Надо отдать должное адвокату Маралли: этот великодушный человек защищает слабых от жестокой несправедливости и умеет, когда надо, быть благодарным. И вот, вспомнив историю с глазом, он сказал папе:

– Надо признать, этот мальчишка чуть не лишил меня глаза, а в день моей свадьбы едва не похоронил заживо под руинами камина в гостиной. Но я никогда не забуду, что благодаря ему мы соединились с Вирджинией… К тому же он защищал меня, когда племянник Гасперо Беллуччи из его класса говорил про меня гадости… А это говорит о том, что Джанни – чуткий мальчик, не так ли, Джаннино? И за это я его люблю… Нужно смотреть глубже: взять хоть то, что он учинил в Риме, в конце концов, мотив у него был великодушный: он хотел освободить птичку…

Гениальный адвокат этот Маралли!.. Дослушав эту мощную речь до конца, я не смог больше стоять под дверью и ворвался в комнату с криком:

– Да здравствует социализм!

И с рёвом упал в объятия Вирджинии.

Папа рассмеялся, а потом сухо сказал:

– Хорошо, но раз социализм настаивает на равенстве в распределении благ, почему бы адвокату не взять тебя на время к себе?

– Почему бы и нет? – воскликнул Маралли. – Спорим, я найду способ сделать из него человека?

– Скоро ты поймёшь, какое благо тебе досталось! – сказал папа. – Впрочем, всё равно моя цель будет достигнута, так как я видеть его не хочу. Забирайте на здоровье…

Так был заключён договор: меня выселяют из родного дома к Маралли и дают мне месяц на исправление: я должен доказать, что на самом деле я не такой уж несносный, как все говорят.

В этом спокойном районе Вирджиния с мужем поселились, вернувшись из свадебного путешествия. Маралли обустроил прямо в доме свою адвокатскую контору с отдельным входом, а ещё туда можно попасть через гардеробную.

У меня своя комната, крошечная, но опрятная, окно выходит во двор, и мне в ней очень уютно.

В доме, кроме меня, сейчас гостит синьор Венанцио, дядя Маралли, он приехал несколько дней назад, поскольку здешний климат, дескать, полезнее для здоровья. Какое там здоровье: это дряхлый глухой старик со слуховым рожком, который, кашляя, бухает, как барабан.

Но говорят, он сказочно богат и с ним нужно обращаться очень почтительно.