Мой волшебный фонарь - Сещицкая Кристина. Страница 15

— Мы не раз ссорились по пустякам, Агата, и не раз мирились, — негромко сказал дядя Томаш. — Но сейчас, девочка, никто из нас не станет просить у другого прощения, потому что…

— Как тебе не стыдно упрямиться! — возмутилась Агата.

— …потому что на этот раз причина достаточно серьезная, — закончил дядя Томаш.

Агата наконец поняла, что ему не до шуток.

— Серьезная? А что случилось? — спросила она.

— Агата! — воскликнула я. — Оставь дядю в покое, это не твое дело!

— Почему же? — задумчиво произнес дядя Томаш. — Я могу ей сказать. Лиля выходит замуж.

— Ох… — оторопела Агата. — Как это выходит замуж? Просто так, ни с того ни с сего?

— Ни с того ни с сего замуж не выходят, — печально улыбнулся дядя, — Всегда есть какая-нибудь причина.

— Но почему не за тебя? Неужели она могла кого-то полюбить сильнее? Это невозможно, она ведь безумно тебя любила! Сама слышала, она прямо так и говорила: «Я безумно люблю Томаша!» Я точно помню, я еще тогда подумала, что тоже хотела бы кого-нибудь так полюбить. Что же получается: можно любить сильнее, чем безумно? Я в этом не уверена.

— Понятия не имею, как Лиля любит своего будущего мужа — безумно или еще сильнее; так или иначе, она за него выходит. И уезжает во Францию, — добавил дядя.

Наконец мне кое-что стало ясно. Агате, кажется, тоже.

— Ах, вон оно что… — протянула она с нескрываемым возмущением.

— Каждый вправе выбирать то, что ему больше по душе, — великодушно сказал дядя.

— И она выбрала французские тряпки, парижское метро, Сену и собор Парижской богоматери. Надеюсь, что ее муж окажется старым скупердяем, который будет запирать от нее франки в прабабушкин сундук!

— Как тебе не стыдно, Агата, — рассердился дядя Томаш. — Нельзя желать другому зла, это мелко и недостойно порядочного человека! Запомни это.

— Знаю! — Моя сестра почти кричала. — Прекрасно знаю, что недостойно! Но ей я этого желаю и ничего не могу с собой поделать! Может быть, ты, Яна, желаешь ей добра?

Я пожала плечами и оставила ее вопрос без ответа. Потому что, честно говоря, ничего особенно хорошего я Лиле не желала, но никогда в жизни не призналась бы в этом. Напротив, я изо всех сил старалась пробудить в себе чувство благородной снисходительности и таким образом достичь тех вершин, до которых уже добрался дядя Томек.

Но пока я застряла где-то у подножия, неподалеку от Агаты, может, только чуть повыше — хотя бы потому, что попытка сама по себе уже кое-что значит. Агата же не поднялась вверх ни на шаг.

В тот день картинки в моем волшебном фонаре сменялись одна за другой. После обеда Ясек пошел к Зебжидовскому за географическим атласом, а родители с дядей Томеком отправились в кино — мама и папа решили, что его необходимо развлечь. Не могу сказать, чтобы дядя Томек покидал наш дом с видом человека, алчущего развлечений. Прощаясь со мной, он тоскливым взором окинул мою подушку. Вот я и дождалась: кто-то впервые позавидовал мне в моем печальном положении!

Очередная картинка изображала Агату, сидящую за моим письменным столом с тупо устремленным в пространство взором. Время от времени она шумно вздыхала, явно рассчитывая на то, что я спрошу: «Что тебя так тревожит, Агата?» Ибо Агата настолько же любит изливать душу, насколько Ясек этого терпеть не может. Но так как я упорно молчала, она повернулась ко мне вместе со стулом и выпалила:

— Я должна тебе кое-что сказать!

— Говори! Я уже пятнадцать минут этого жду.

Агата откашлялась, точно докладчик перед началом выступления, и повела свой рассказ, для которого я придумала следующее название:

Я утверждаю, что не люблю мальчишек, и это правда. Однако мне кажется, что я могла бы полюбить одного. Трудно сказать, каким мне его хочется видеть; вероятно, он во многом должен походить на дядю Томаша, во многом на нашего папу и ни в чем — на Ясека. Так или иначе, где-то такой мальчик безусловно существует, и я с ужасом думаю, что вдруг я с ним не встречусь, даже если проживу на свете девяносто четыре года, как тетка пани Капустинской.

Ведь вполне может случиться, что наши пути никогда не пересекутся. Допустим, я войду в аптеку через пять минут после того, как он оттуда выйдет, или он — сядет в трамвай на той самой остановке, на которой мне нужно выходить. Значит, надо все время быть начеку, чтобы его случайно не прозевать, а это очень утомительно. Если же мы все-таки встретимся, он может быть твердо уверен, что я никогда не поступлю так, как Лиля. Потому что я вполне могу обойтись без тряпок и без денег, хотя считаю, что и то и другое — важно, однако не важнее чувства. Но, допустим, мне повезет и я встречу человека, которого полюблю, так пускай он будет беден как мышь или даже еще беднее (у пани Дзенгелевской, например, мыши живут припеваючи и разгуливают в свое удовольствие по кухне, раскормленные, как поросята). Меня ни капельки не огорчает, что нам придется отказывать себе во многих удовольствиях ради того, чтобы, скажем, купить мясорубку или отдать в починку обувь.

Но еще до того, как мы с ним пойдем покупать мясорубку, мне придется преодолеть разные препятствия, которые уже сейчас то и дело вырастают на моем пути. Предположим, я его встретила. И что дальше? Встанем мы друг против друга как два огородных пугала и будем молчать — уж я-то наверняка, как самое заправское чучело, ни словечка не смогу из себя выдавить. Ты понимаешь, у меня всегда так: если я познакомлюсь с мальчиком и почувствую, что он мне хоть немножко нравится, со мной творится что-то непонятное. Руки дрожат, коленки подгибаются, и вообще я становлюсь сама не своя. Однажды я даже икать начала от волнения — тогда, конечно, этот парень сразу обратил на меня внимание, я сама слыхала, как он спросил у Глендзена: «Послушай, это что за девчонка, которая все время икает?» А Глендзен ему сказал: «Это сестра Ясека Мацеевского». Ничего себе особые приметы: братец Ясек и икота.

Так что мне явно грозит участь старой девы. И все-таки, хотя в наше время быть старой девой нисколечко не стыдно, я, честно говоря, предпочла бы этого каким-нибудь чудом избежать. Но, может быть, мне это удастся, и вот почему. Последние несколько дней я регулярно обнаруживаю у себя в школьной сумке крошечные букетики маргариток — такие малюсенькие, что я подумала: наверно, тог, кто засовывает их ко мне в сумку, покупает в цветочном магазине одни букет и делит его на три части. Значит, человек этот беден как мышь, и, должно быть, оттого эти маргаритки мне еще в тысячу раз милее.

Вчера я решила во что бы то ни стало выяснить, кто же он такой. Но хотя я целый день не спускала глаз со своей сумки, ничего не заметила. А вернулась домой, открываю сумку — букетик тут как тут. Я подумала, не очередная ли это дурацкая шутка Ясека, и очень вежливо выразила ему свою благодарность. Ты не представляешь, какую он скорчил рожу, когда я сказала: «Ясек, спасибо тебе за цветочки!» И знаешь, что он заявил? «Если б я хотел сделать тебе сюрприз, я бы запихнул в сумочку жабу!» И это правда. Ясек мог бы запихнуть только жабу. Мне очень хочется узнать, кто каждые три дня покупает для меня букетик маргариток, аккуратненько делит его на три части и ухитряется незаметно засунуть в сумку. А в то же время становится страшно, что будет, когда я это узнаю. Я, наверно, сквозь землю провалюсь от стыда.

Ужасно интересно: неужели другие тоже так боятся исполнения своих желаний? Конечно, я не говорю о тех случаях, когда человек хочет раздобыть какую-нибудь вещицу или получить хорошую отметку. Я имею в виду исполнение Великой Мечты, с которой обыкновенные вещи не имеют ничего общего. Например, эти маргаритки мне кажутся началом чего-то Прекрасного, о чем я даже не могу толком рассказать, хотя пани Рудзик считает, что из всех тридцати человек в нашем классе у меня самый богатый запас слов, и вечно ставит меня в пример Генеку Крулику, который из-за этого смертельно меня возненавидел.