Мой волшебный фонарь - Сещицкая Кристина. Страница 21

— Ладно, скажу ей. Эй, барышня! — крикнула пани Капустинская в глубину передней. — Что ты там схватила? Здесь ничего нельзя трогать! Это, говоришь, что такое? Это сабля. Видала когда-нибудь вблизи? Нет? Ну, тогда погляди, погляди. Это старинная сабля, память о дедушке. Ох, знала бы ты, барышня, какие были герои в прежние времена! С такими вот саблями у пояса! А теперь что? Голодранцы голодранцами, старики и те невесть что на себя нацепляют, точно им шестнадцать… А коса-то у тебя своя? Не врешь? У моей соседки точь-в-точь такая, только не взаправдашняя. Синтетическая, словно тряпка какая или чулок…

Прислушиваясь к трескотне пани Капустинской, я пыталась вспомнить, кто из подружек Агаты носит косы, но почему-то ни одна коса не приходила мне на ум. Наконец пани Капустинская умолкла и ко мне в комнату вошла незнакомая девочка. Она была небольшого роста, а с макушки и вправду свисала толстая и короткая темная косичка.

— Добрый день… — сказала она неуверенно, как будто слово «добрый» в ее представлении не очень-то вязалось с днем, который человек вынужден проводить в постели.

— Добрый день, — ответила я. — Заходи и садись. Вон туда, на кресло. Агата сейчас придет.

Девочка вошла и села.

— Я не к Агате… — сказала она. — Я к Ясеку. Вы, наверно, обо мне ничего не слыхали. Я Комета.

О Комете я в самом деле еще не слыхала, но, помня историю с Грушей, предпочла воздержаться от расспросов.

— Ясек тоже скоро вернется, — сказала я. — Подожди немного. Я, к сожалению, не могу встать, чтобы помочь тебе поискать учебник…

— Я знаю, — перебила меня Комета. — Ясек мне рассказывал.

Ну конечно, этот трепач все раззвонил на целый свет! Я готова была взорваться от возмущения, но Комета ничего не заметила.

— Ясек мне вообще много рассказывал о своей семье. Он, должно быть, вас всех очень любит.

— Безумно любит, — сказала я, и теперь Комета, в свою очередь, поглядела на меня с любопытством.

— Безумно… — повторила она. — Он вообще очень славный. Я вам завидую. У меня нет ни братьев, ни сестер.

— Единственным деткам, кажется, не так уж плохо живется! — сказала я и улыбнулась бедной, одинокой Комете.

— Это смотря в какой семье. Мне, например, не повезло. Я живу в чудовищной обстановке…

Я не стала выяснять подробности. Судя по всему, отец у Кометы алкоголик, а мать забросила девочку и не обращает на нее никакого внимания. Обычно именно такую обстановку называют «чудовищной». Однако проявленная мною деликатность не удержала Комету от дальнейших излияний. Быть может даже, она расценила мое молчание как признак недоверия, потому что продолжала свой монолог.

— Условия у меня кошмарные, — тоном знатока сообщила она. — Видите ли, мой отец психолог, а мать преподает обществоведение.

— Это в самом деле ужасно! — от всей души пожалела я… Клаудию, поняв, наконец, кто передо мной сидит.

Девочка рассмеялась.

— Ясек сказал то же самое, когда у нас зашел разговор на эту тему. Но, честно говоря, все не так ужасно, потому что, в общем-то, родители у меня очень симпатичные. Вся беда в том, что они пытаются воспитывать меня по учебникам.

Теперь, когда Клаудиа перестала стесняться, я смогла заметить, что девочка она очень неглупая.

— Поскольку я единственный ребенок, родители опасались, как бы я не выросла эгоисткой. Поэтому у меня никогда не было игрушек: даже если мне покупали куклу, то сразу же заставляли кому-нибудь ее отдать. Надеялись таким образом внушить, что отдавать свои вещи — тоже удовольствие. А мне это никакого удовольствия не доставляло, — честно призналась она. — Наверно, именно из-за того, что у меня никогда ничего своего не было. А я очень привязчивая. Вы привыкаете к вещам?

— Да, есть вещи, без которых мне трудно было бы обойтись.

— Ну вот! А вы ни капельки не эгоистка. Я знаю, Ясек говорил.

На этом разговор оборвался. Наступившее молчание грозило затянуться, и я первая его нарушила.

— Я видела тебя по телевизору… — сказала я. — Но сейчас не сразу узнала.

— Потому что у меня были две косички баранками. — Приложив к ушам сжатые кулаки, Клаудиа показала, какие у нее тогда были косички. — Это Ясек меня уговорил, я больше люблю заплетать одну косу. Из-за косы меня и прозвали Кометой. К тому же я еще очень быстро бегаю.

— Знаю, я слышала, как ты отвечала на вопросы комментатора Мрозика.

Клаудиа улыбнулась.

— Это было ужасно! Я так боялась! А Ясек! Вы не представляете, как он трусил!

О чем бы мы ни заговорили, Клаудиа сразу приплетала Ясека. Меня это забавляло, и я решила нарочно закинуть удочку, на этот раз несколько усложнив задачу.

— Я сейчас читаю очень интересную книжку, — начала я. — «Кристин, дочь Лавранса»… [7]

— Я знаю, — не дала мне докончить Клаудиа. — Ясек говорил, что вы от этой книги оторваться не можете.

Клаудиа нравилась мне все больше и больше, зато Ясек все сильнее вызывал возмущение. С какой стати он завел моду докладывать своей Комете обо всем, что происходит у нас дома? Неужели нельзя говорить с ней о биг-битовой музыке, или о Велогонке Мира, или, на худой конец, о Робин Гуде?

Клаудиа снова улыбнулась и сказала, словно прочитав мои мысли:

— Я про вас так много знаю, потому что силком вытягиваю все из Ясека. Вы, конечно, понимаете, почему я это делаю?

— Нет, не понимаю…

— Я ведь вам сказала, что я единственная дочка. А мне всегда ужасно хотелось иметь сестру! У него же вас целых две…

Она замолчала, как будто ей важно было услышать, что я отвечу. В глазах у нее я заметила тревогу. Но я не могла так быстро забыть про справедливую обиду своей сестры на Ясека, который, набрав в рот воды, глазел, как Мариуш к ней пристает. Я подумала, что, пожалуй, Агата была права, когда сказала, что Ясек стал к ней плохо относиться с тех пор, как увлекся Кометой с хвостом-косой, которая сидит сейчас передо мной и я читаю в ее глазах горячую мольбу. И что-то меня вдруг кольнуло: «Нет, нет, нет! Не найдешь ты во мне сестры, лучше и не пытайся! Оставь свое обаяние для других!»

— У тебя красивая брошка… — вскользь заметила я.

— Тетушкин подарок. Она из хлеба. А сверху покрыта бесцветным лаком. Хотите посмотреть поближе?

И прежде чем я успела возразить, Клаудиа отцепила брошку от воротничка и дала мне. Брошка и в самом деле была очень красивая, вблизи еще лучше, чем издали.

— Прелесть, — сказала я. — Твоя тетя художница?

— Нет, это она просто так, на досуге, — улыбнулась Клаудиа. — Мне будет ужасно приятно, если вы возьмете ее себе…

Она не забирала брошки, хотя я уже несколько минут держала ее в протянутой руке.

— Нет, — сказала я. — Спасибо. Приколи ее обратно!

— Ну, пожалуйста, возьмите! — настаивала Клаудиа.

Я подумала, что старания ее родителей не пропали даром. Клаудиа не выросла эгоисткой. Я положила брошку на одеяло.

— Ты что, не успела к ней привязаться? — спросила я. — Ты же любишь свои старые вещи. Забирай брошку, Клаудиа, очень тебя прошу!

Я почувствовала, что эта девочка все сильнее раздражает меня. Хоть бы она ушла, не дожидаясь Ясека! Не успела я так подумать, хлопнула входная дверь. Это вернулись Ясек с Агатой. Агата заглянула в комнату.

— О… — только и сказала она, и возглас ее вдруг оборвался на подозрительно высокой ноте.

— У Ясека мой учебник по физике, я хочу его взять! — сказала Клаудиа, не дожидаясь вопроса.

— У него же есть собственный учебник, зачем ему твой? — удивилась Агата.

— Ясек сунул его к себе в сумку, когда у нас была тренировка. В перерыве я его попросила объяснить мне кое-что по электричеству…

Мы с Агатой, как по команде, точно злобные кумушки с нашего двора, уставились на Комету.

— Агата, ты рассказала Яне про пани Рудзик? — завопил Ясек, влетая в комнату.

В руке он держал огромный — чуть ли не в полбуханки — кусище хлеба с джемом. Не было случая, чтобы Ясек, сидя у меня, не работал челюстями, если не считать первые полчаса после возвращения с тренировки. Заметив Клаудию, он застыл на месте как вкопанный.