Мой волшебный фонарь - Сещицкая Кристина. Страница 27

— Ты начал с того, что обругал всех баб. А теперь говоришь…

— Я отлично знаю, что говорю! — перебил меня Ясек. — Просто Генеку Крулику больше всех достается. Я вижу, ты по-прежнему ничего не понимаешь! — вздохнул он. — Ладно, так уж и быть, расскажу все по порядку, только не требуй от меня никаких заглавий, я и без того уже плохо соображаю. Полное нервное истощение…

— Валяй без заглавия, — торопливо согласилась я, лишь бы нс вызвать у брата новый приступ раздражения против девчонок.

Но в ответ он, не задумываясь, выпалил:

— В таком случае, мой рассказ будет называться:

Есть люди, от которых никто ничего путного не ждет, и меня это здорово злит. Я понимаю, можно сомневаться насчет закоренелых преступников — этим не так легко вернуться на путь добра. Но почему нельзя верить в будущее Генека Крулика? Вряд ли найдется человек, который на сто процентов убежден, что из Крулика ни черта не выйдет. Я, во всяком случае, такого не знаю. Да и что, в конце концов, особенно плохого делает Генек? Если разобраться — ничего, разве что чересчур много болтает и мало думает, да еще, выражаясь медицинским языком, «несколько диссоциирован». Так, по крайней мере, про него сказал наш физик.

Я, конечно, прошу прощения, но «диссоциированных» вокруг полным-полно, да и трепачей хватает, не говоря уж о тех, кому лень лишний раз пошевелить мозгами! Отсюда следует, что Генек далеко не единственный в своем роде. Взрослые, правда, невысокого мнения о молодежи, но все-таки они верят, что мы, когда подрастем, изменимся к лучшему. И эта глубокая вера поддерживает надежду в сердцах представителей могучей державы взрослых. Иначе им бы пришлось решать проблему молодежи самым простым способом: всех подряд отравить или перевешать.

Однако никто этого не делает, все терпеливо ждут, пока «трудный возраст» пройдет и вся эта орава неразумных деточек сразу поумнеет. Я же лично считаю, что «трудный возраст» — штука очень приятная, разумеется, после того, как закончится мутация и человек перестанет кукарекать, точно петух, у которого кошка выдрала полхвоста, и начнет говорить нормальным голосом. Больше я ни на что не жалуюсь. Собственно, я бы не прочь остаться в «трудном возрасте» до глубокой старости, да понимаю, что это был бы антиобщественный поступок. Ведь в меня верят. Верят родители, сестры, верит физик, верит учительница по польскому. Все — не понимаю, как у них в зубах не навязло! — вечно долбят одно и то же: у меня есть все необходимые задатки, чтобы стать порядочным человеком. А это, понимаешь ли, очень обязывает. Даже Агата однажды высказалась в таком роде. Должно быть, у меня в самом деле неплохие задатки, раз я после этого изречения не заточил ее навечно в ящик для постели, хотя это была первая мысль, которая мне в ту минуту пришла в голову.

К сожалению, Генек Крулик от своего «грудного возраста» столько удовольствия не получает. Главным образом потому, что почти никто из окружающих не верит в его светлое будущее. Многим это будущее представляется в исключительно мрачных красках, и, что хуже всего, они это внушают Генеку. А Генек человек доверчивый. Поскольку ему постоянно твердят, что из него вырастет непутевый человечишка, он и не пытается расти в каком-нибудь другом направлении. В этом я виню прежде всего учительницу по анатомии и всех наших девчонок. Анатомичку еще можно понять, у нее расшатана нервная система, а любой пустяк выводит ее из равновесия. Но девчонки… Мало того, что у них у самих сейчас «трудный возраст», они еще постоянно подставляют ножки Генеку Крулику. Причем изощряются, как могут. Во-первых, они придумывают ему разные прозвища. Например: Кенек Грулик — сомнамбулик. Якобы из-за того, что у доски он немедленно впадает в сомнамбулическое состояние. В том, что его дразнят Кенек Грулик, я тоже не нахожу ничего остроумного. Для меня имя и фамилия — табу, нельзя их перекручивать, и смеяться нечего, даже если они чертовски забавные. Почему, например, у Люси Ленартовской такая красивая фамилия? Да только потому, что она родилась в семье Ленартовских, и никакой ее личной заслуги здесь нет, это дело случая, она вполне могла бы оказаться дочкой какого-нибудь Алоиза Хрюшки, и никто б даже не поинтересовался, устраивает ее эта фамилия или нет. Была бы Люся Хрюшка, и никаких гвоздей. А эта самая Люська Ленартовская пристает к Генеку больше всех!

Бедняга, когда отвечает урок у доски, чуть что — краснеет до ушей. А девчонкам только этого и надо. Уставятся все, как одна, на его уши — они у Генека действительно огромные, словно лопухи, и торчат в разные стороны — хихикают, перешептываются, а сами глаз с него не сводят. Нарочно, чтоб он совсем сгорел от стыда. И некоторые мальчишки берут с них пример. Конечно, Генеку становится не по себе, он начинает заикаться, а иной раз вообще слова выдавить не может. А девчонки рады-радешеньки! Генек же получает очередною пару!

Вспомнишь про такое и волей-неволей подумаешь, что все бабы — тьфу, пакость! Ведь в нашем классе полно девчонок, которые у доски точно так же теряются и краснеют, и слова у них так же застревают в глотке и на анатомии, и на физике. Но я готов поклясться, что ни одному мальчишке не придет в голову гнусная мысль подлить масла в огонь, потому что, в конце концов, это примерно то же самое, что бить лежачего.

И знаешь, что я заметил? Что Генек паясничает и выдрючивается только, когда поблизости нет девчонок или когда они не обращают на него внимания. Но стоит одной поглядеть в его сторону, как он сразу скисает: человека точно подменили — не парень, а тюфяк тюфяком. Я думаю, ему бы хотелось, чтобы какая-нибудь девчонка отнеслась к нему по-людски, потому что, какие они ни есть, а всякому приятно, если с ним вдруг поговорят нормально. Даже такой чудила, как Генек, подымет кверху лапки, если его почешут за ушком, хоть уши у него и растут перпендикулярно к голове.

Конечно, Генек — малый с приветом, и не каждому его выходки по душе, это я понимаю. Но есть у него одна особенность, как мне кажется, очень важная. Вроде бы ни к чему вспоминать старую историю, но раз уж я о нем столько всякого наговорил, некрасиво было бы опустить занавес в ту минуту, когда в герое происходит перелом, верно? Итак, представление продолжается.

Но сначала небольшое отступление. Нашему классу поручили следить за порядком возле одной мемориальной доски [11] на площади, недалеко от школы. Честно говоря, мы оказались не на высоте. Поначалу все дружно взялись за дело, регулярно бывали на площади, приносили цветы, следили за вечным огнем. Все шло как по маслу, покуда у ребят хватало свободного времени. Но постепенно у всех стали появляться другие заботы… И вот сейчас наступил момент, когда нужно прервать рассказ и спять шляпу перед Генеком. В конце концов получилось так, что он один стал работать за всех. А однажды он не мог туда пойти. Ну никак не мог. В тот день на переменке он поймал Ромека Мечковского и говорит ему, как человеку:

— Послушай, Ромек, сходи-ка на площадь, нужно воду цветам поменять, а меня мамаша тащит к «мяснику», ей мой аппендикс покоя не дает.

На это Ромек небрежно так, сквозь зубы, кидает, точно Крулик предложил ему выпить стакан газировки:

— Неохота мне.

— Что значит «неохота»? — спросил Генек, и его даже затрясло.

— Это значит, что в такую жару мне лень туда тащиться, — популярно объяснил Мечковский. — Неохота, и точка.

Тогда Генек сказал очень спокойно, как будто речь шла о самых обычных вещах:

— А ты думаешь, им хотелось умирать на этом тротуаре? Хотелось? Ни о чем другом они не мечтали, да? В очередь становились и спорили, кто первый!

Мечковский только рот разинул от изумления. В результате он пошел и сменил в вазе с цветами воду. И с тех пор я ни разу не видел, чтобы он смеялся над Генеком.

Но у этой истории есть продолжение. С Генеком произошел еще один случай, похлеще. Я до сих пор не могу понять, почему все помнят каждую его дурацкую выходку, а про этот случай давно забыли. Но я не забыл, может, потому, что сам все видел собственными глазами. Был праздник. И Генек стоял возле памятной плиты в почетном карауле. С одной стороны он, с другой Зебжидовский. А я в это время как раз переходил площадь — мама послала меня в булочную за хлебом. И вдруг полил дождь. Сразу стало холодно и темно. Ветер гнал по улице обрывки мокрых флажков. Зебжидовский повертел туда-сюда головой, поглядел по сторонам да как рванет в ближайшую подворотню. А Генек продолжал стоять. Рубашка у него потемнела от воды, струйки бежали по лицу, но он и не дрогнул. Стоял по стойке «смирно», и уши у него пылали, как мокрые гвоздики, которые лежали рядом с ним на тротуаре. Он даже не поморщился, даже пальцем не шевельнул! Не знаю, может быть, ему вспомнился другой, свинцовый дождь, который в этом месте повалил людей на землю…