Большие каникулы - Сынтимбряну Мирча. Страница 26
Прошла неделя. Я сижу на первой парте, рядом с Фане. И уже начинаю разбираться в отрезках. И лишь время от времени посреди урока раздается стрекотание: как видно, один из сверчков поселился где-то в классе. И — словно нарочно! — на него находит как раз на уроке геометрии! Ах, поймать бы его!
Мы ищем его каждый вечер — я и Фане. Мы слышали, что если сверчок найдет теплый уголок, он может жить там до самого декабря. Неужели это правда? Вот паршивая букашка!
ДЕМОСФЕН
ПОЧЕМУ ЭТО МАЛЬЧИКИ зовут Тодирицу… Демосфеном? Ведь между ними нет ничего общего. Да и что может быть общего между спокойным и бледным, похожим на девочку, пятиклассником и — пылким афинским оратором, который жил почти 2 300 лет назад и в страстных речах призывал народ лучше умереть, чем подчиниться унизительной македонской тирании? Вот, посмотрите на его портрет в учебнике истории: насупленный, с мускулистой шеей, с густой бородой, высокий, он протягивает руки к толпе…
Нет, дело ясное, ничего общего не найти, как ни старайся.
И все же что-то общее есть… Сейчас вы в этом убедитесь.
Произошло это несколько месяцев тому назад.
Шел урок истории. Учитель, как всегда горячо и увлеченно рассказывал о борьбе афинского народа против захватчика Филиппа Македонского, южного соседа Афин, о хитрых происках македонцев и о великом ораторе Демосфене, который доказал Народному собранию, что призрак, маячивший перед ними, был не венцом счастья, а тяжелым медным ярмом, которое Филипп собирался надеть на знаменитый город… Но, слушая громовой голос оратора, никто и не подозревал, какой трудный путь он прошел к своей цели. В детстве он заикался, голос у него был слабый, писклявый. Но Демосфен все это преодолел. Он выходил на берег моря и, чтобы укрепить голос, часами декламировал стихи, стараясь перекрыть шум волн, с вечным гулом разбивающихся о скалы; он говорил целыми часами, набив рот галькой, чтобы укрепить мускулы языка и преодолеть заикание. Он окружал себя мечами, чтобы, когда разгорячится во время будущих выступлений, не делать слишком резких, беспорядочных движений. Он брил себе голову, чтобы не соблазняться выходом в город, где все носили пышные шевелюры и на бритоголового указывали бы пальцем…
Учитель кончил объяснять.
— Откройте книги, — сказал он. — Дома вы прочитаете по учебнику следующие страницы…
В классе пронесся шелест перелистываемых страниц. Но Тодирица даже не пошевелился. Зачем ему учебник? Он знает все со слов учителя. Ведь история — такой интересный предмет!.. А учитель рассказывает так здорово!.. Он может повторить все наизусть, слово в слово!
Из школы Тодирица пошел прямо к Янку: тот жил на одной с ним улице и сейчас болел. Мальчик показал другу, что им задали:
— По арифметике делимость, по румынскому — склонение существительных, а по истории очень легкий урок… про Те-мослена… то есть, нет, Тенесфема… что-то в этом роде, про одного заику, который стал оратором… как он орал на берегу моря, набив рот галькой… и окружив себя мечами… Жаль, что тебя не было в школе. Такой интересный урок!
И Тодирица долго не умолкал, рассказывая про Темослена или Тенесфема, или что-то в этом роде…
Потом он забыл про оратора — и вспомнил о нем только в конце недели, заглянув в расписание. Быстро сделав письменные задания по арифметике и румынскому, Тодирица расположился у окна и стал считать трамваи, появлявшиеся на углу улицы.
— Разве вам на завтра ничего не задали? — спросила его бабушка.
— Только писать, — ответил Тодирица. — А по истории такой легкий урок… Я выучил его в классе… Хочешь, расскажу? Это было в Греции… В тысячу… или нет, пятьсот… котором-то году. Один заика… его звали Семислен… поссорился с соседом, который хотел надеть на него медное ярмо; и, чтобы было легче говорить, он набил рот галькой и обрил себе голову.
— А если бы не обрил, не смог бы говорить? — удивленно спросила бабушка.
— Конечно, не смог бы. Так написано в античной истории.
— Да? Ну тогда, наверное, так оно и есть… Меня ведь тогда еще не было…
Вечером к нему пристал братишка Рика:
— Бабушка сказала, что ты знаешь сказку. Расскажи мне, Тодирица!
Мальчик малость поломался, но потом согласился.
— Ну слушай. Давным-давно жил-был один человек и звали его… Томи… Тимосфен… И он не мог говорить, потому что был немой… То есть, не то что немой, а так — заика… И вот он целый день то ходил на пляж, то брил себе голову, то колол себя мечами… пока не заговорил… И говорил он день-деньской…
— А потом? — спросил Рика. — Что потом?
— Потом — ничего.
— Совсем-совсем ничего? Ну, у нас в садике сказки поинтереснее.
Тодирица рассердился:
— Дурачок, что ты понимаешь? Это ведь история… Античная история!
На следующий день Тодирицу вызвали к доске. Он шел, уверенный в себе, его глаза весело сияли. Он даже не открыл учебника, но прекрасно знает урок со слов учителя. Не он ли рассказал его Янку и бабушке, и Рике?
После первых вопросов лицо Тодирицы вытянулось. Широко открыв глаза, он бессмысленно разглядывал разноцветную карту, перекладывал указку из руки в руку и топтался перед доской… Вопросы метко падали один за другим:
— Покажи Македонию. Какое это было государство? Какой предлог отыскали македонцы, чтобы захватить Грецию? Кто организовал македонскую армию?
По измученному лицу Тодирицы ручьем стекал пот. Он открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба.
— Ну, Тодирица, а какого афинского оратора ты знаешь?
В мозгу мальчика, казалось, вспыхнула молния — и он заговорил. Слова слетали у него с губ одно за другим, как из рогатки:
Да… да… я знаю… все знаю… Это был… этот… Тенес… Темос… Семослен… который глотал мечи… да, помню… там еще был южный сосед… который… который был заика… Подождите: заика был он сам, Тенес… Темос… Семос… Лемостен… то есть нет, я знаю… Демо… Демос… Демосфен!
И Тодирица, обливаясь потом, неловко топчась на месте и пытаясь покрыть хлынувшую с парт волну смеха, злой на весь свет и больше всего на самого себя, заикался, заикался, совсем как вышеупомянутый Демосфен…
С той поры его так и прозвали.
ПОВТОРЕНИЕ
ПОВТОРЕНИЕ! НАЧИНАЕТСЯ ПОВТОРЕНИЕ пройденного за целый год.
Не знаю, как звучат эти слова в сердцах остальных, но Григуцу-то я знаю прекрасно, и могу вас заверить, что в его сердце эти слова раздаются без восклицательного знака. Почему? Неужели Григуца — полный белокурый мальчик, похожий на спелую тыкву, еще не уронившую цвета, — так беспечен? Ни в коем случае. Потому что он хорошо учится и все знает? «Где там!..» — был бы на это самый подходящий ответ. Тогда в чем же дело?
Позвольте мне воспользоваться сравнением. Скажем, погода стоит теплая pi ясная. Легкий ветерок едва колышет листья тополей. Но стрелка барометра ползет к слову «переменно» или даже «гроза». Вы видите, что погода ясная, но допускаете — так безо всяких — что будет гроза.
То же самое — и у Григуцы с повторением. Он им займется, во что бы то ни стало, но… попозже. А пока на небе его школьной жизни «ясно».
«Пока что, — размышляет Григуца, — глупо отказываться от всего только потому, что через два месяца, то есть через шестьдесят дней, то есть через тысячу четыреста сорок часов… начнется повторение! Не посидеть немного с удочкой на берегу Криша? Не поиграть с козлятами лесника? Не полазить по шалашам на склоне Гоша? Они так похожи на казематы, только сплетены из прутьев и покрыты соломой. Ты маскируешься, пробираешься опушкой леса, прячешься за деревьями… „Враг“ уже в пятидесяти метрах (пасется, и на его шее позванивает колокольчик). Ох, трудно прятаться ни от кого! Трудно, но интересно. Да, на свете немало прекрасных вещей, которые делают траву зеленее, щавель вкуснее, а ясное небо еще яснее!