Я дышу! - Брасм Анн-Софи. Страница 17

Максим курил. Между нами плавали облака дыма. Сигарета тоже казалась мне проявлением элегантности и духовности. Я разглядывала его четко очерченные губы, прямой и очень короткий нос, в котором едва виднелись маленькие ноздри. Глаза его были скрыты за стеклами очков, которые, должна признать, даже шли ему. Мне не хотелось сейчас смотреть ему прямо в глаза. Я предпочла пока уклониться, не торопить события, не лезть на рожон. Конечно, мне хотелось узнать его получше. Но не сразу. Посмотреть ему прямо в глаза — означало раскрыться самой.

Он заговорил. У него был ясный, ласковый и вместе с тем мужественный голос. Я жадно слушала, боясь пропустить хоть слово. Я уже понимала, что Максим незаурядный парень. Он и правда был удивительным.

Он говорил, что собирается стать врачом «скорой помощи», потому что любит риск, неожиданность, напряжение, острые ситуации. Живет он у старшей сестры, после того как несколько лет назад умерла его мать, об отце он даже не упомянул. Признался, что любит скульптуру и компьютерные игры, научную фантастику и классическую и современную литературу: Золя, Стейнбек и Дюрас — его любимые писатели. Он обожал Родена и Пикассо, Боба Марли, Шопена и Зинедина Зидана, а еще был фанатом психоделической музыки группы «Пинк Флойд» и афро-американского ритм-блюза. А потом он заявил, что терпеть не может преподавателя экологии и будет счастлив, если я объясню ему последний урок по химии, потому что его он совершенно не понял.

До сих пор Максим представлялся мне скрытным, неуверенным в себе подростком, впрочем, я не особенно им и интересовалась. Теперь я видела перед собой вполне зрелого юношу с ярко выраженной индивидуальностью. И он мне очень нравился. В тот день ему даже удалось рассмешить меня. После Сары он был первым, у кого это получилось.

И все же мне было тревожно и счастливой я себя не ощущала.

А если он узнает? Если он прочтетпо моим глазам, какая я на самом деле?

Я решила, что нельзя привязываться к нему. Он слишком проницателен и может все про меня понять.

Не знаю, почему Максим после этого дождливого осеннего утра решил подружиться со мной.

Вечером после занятий он уводил меня в кафе на улицу Армони. Мы садилась за наш обычный столик, он заказывал кофе, я — шоколад, мы пачками курили «кэмел», слишком крепкий для меня, порой у меня даже начинала кружиться голова. Он говорил, я слушала его затаив дыхание. Самой же мне сказать было нечего. Когда он задавал мне вопросы, я отвечала коротко, боясь чем-нибудь выдать себя. Наша с ним дружба была еще слишком непрочной, и я не хотела делиться с ним своей страшной тайной.

Мы засиживались в кафе допоздна, иногда до самого закрытия. А потом он провожал меня до дома. Тут мы прощались, и я смотрела ему вслед.

Иногда он приглашал меня к себе на второй завтрак между двенадцатью и двумя часами дня. Он жил в маленькой квартирке в четырнадцатом округе с сестрой, ее мужем и двумя племянниками. Там меня всегда встречали с распростертыми объятиями. За столом Максим говорил без умолку, все остальные слушали, глядя на него одобрительно и чуть ли не с умилением. Он так много говорил, что почти не прикасался к еде. Его поведение, едва заметная скованность, заботливость — все это мне очень нравилось, и я чувствовала, что он постепенно возвращает меня к нормальной жизни.

Квартира, конечно, была слишком маленькой для пятерых. Я помню его комнату, малюсенькую, под самой крышей, в ней всегда царил страшный беспорядок. Десятки постеров украшали стены: в основном старые афиши фильмов и черно-белые фотографии — почти на всех фотографиях была его мать. Только книги на этажерках были тщательно расставлены по порядку. Когда Максим привел меня в свою таинственную обитель, он широко распахнул форточку и прошептал мне на ухо: «Вот. Это мой мир».

Перед нашими глазами до самого горизонта громоздились парижские крыши. Максим сказал, что он в первый раз приводит к себе в комнату девушку. Я улыбнулась. И вдруг почувствовала себя защищенной. Он был здесь, рядом со мной, и я была счастлива. Даже слишком.

Мы с Максимом все больше привязывались друг к другу, и я с огорчением вынуждена была это признать. Несмотря на мое сопротивление, он все же пытался узнать меня лучше, сблизиться со мной. Я же по-прежнему тянулась к Саре. И надеялась только на ее поддержку, на ее любовь.

Но что-то в моей жизни неуловимо менялось.

И я сама становилась другой. Я уже могла обходиться без Сары, и это было не так мучительно, как раньше. Максим любил жизнь. Зачастую его настроение передавалось мне, и я начинала радоваться вместе с ним.

Шли недели. И ситуация внезапно вышла из-под моего контроля. В какой-то момент наши отношения с Максимом изменились, а я лгала себе, что ничего не замечаю. Я не могла признать, что влюбилась, никак не могла. Мой внутренний голос бил тревогу: «Ты принадлежишь Саре. Ей одной!» А я уже жить не могла без Максима.

В свои без малого шестнадцать я еще ни разу не влюблялась. Родительская любовь да дружба с Ванессой и Сарой — вот все, что я знала в своей жизни. Я понятия не имела, что такое любовь, даже никогда не целовалась. Мысль о том, что я могу полюбить кого-то, просто не приходила мне в голову.

Большинство моих одноклассниц уже потеряли невинность, в том числе и Сара. Когда-то я завидовала ее первым любовным приключениям, завидовала, когда мальчишки голодными глазами смотрели на нее. Но сама я ловила на себе лишь беглые равнодушные взгляды. Никто никогда не был влюблен в меня по-настоящему. Да и сама я чувствовала себя неспособной полюбить. Одна мысль об этом приводила меня в ужас, Потому что моя привязанность к Саре, единственное сильное чувство, которое я когда-либо испытывала, превратилась в ужасную, мучительную навязчивую идею.

Я не имела права любить Максима. Не могла допустить, чтобы он страдал. Он уже слишком хорошо знал меня. И, возможно, даже понимал, что я сумасшедшая и то, что обо мне говорят, — не простые сплетни. Но Максим решительно не хотел расставаться со мной, и хотя я отмалчивалась, когда он приставал с расспросами, все равно он хотел знать обо мне все. Утверждал, что умеет читать у меня в душе, что находит меня милой, интересной, — короче, привлекательной. Я молча молила его замолчать.

Я уже причиняла ему боль. Из страха, что наши отношения станут похожими на мои отношения с Сарой, я отказывалась любить его. Наученная горьким опытом, я с ужасом думала о будущем.

И я решила отказаться от Максима. Я перестала ходить с ним в кафе под предлогом, что мои родители категорически против, потому что это мешает учебе, — на самом-то деле им все это было совершенно безразлично. Я отказывалась бывать у Максима дома, хотя мне так нравились его родственники. Я перестала смотреть на него, избегала его взгляда, который неотступно следовал за мной, перестала его слушать, хотя раньше все это доставляло мне огромное удовольствие. А через какое-то время сказала себе, что он больше для меня не существует.

На самом деле я просто хотела уберечь его. Считала, что без меня ему будет гораздо лучше. Я была в этом совершенно уверена.

Одним ноябрьским вечером было так холодно и темно, что я решила доехать до дому на метро. Вышла на станции «Эмиль Золя» и мгновенно окоченела. Уже у самого моего дома кто-то тихонько окликнул меня:

— Шарлен! Постой, нам надо поговорить. Посмотри на меня, пожалуйста.

Я обернулась и увидела возле себя Максима — в круге света от уличного фонаря. Внешне он казался спокойным и пристально смотрел на меня. Его светлые волосы были припорошены снегом.

— Ты следил за мной?

— Да.

— Ты не имел никакого права, оставь меня в покое.

— Я хотел поговорить с тобой.

— Отлично. Говори. Я слушаю.

— На самом деле это ты должна мнекое-что объяснить.

— Что ты имеешь в виду? Я все прекрасно понимала, ноне хотела в этом признаваться.

— Не прикидывайся, Шарлен. Ты избегаешь меня нарочно, я все вижу.

— Ерунда. Я уже объясняла тебе, что мои родители запрещают мне…