Дела и ужасы Жени Осинкиной - Чудакова Мариэтта Омаровна. Страница 8

Тело его сына долго валялось тогда на одной из улиц Грозного вместе с десятками (говорили, что и сотнями) тел других участников кровавого и бессмысленного боя. Чеченцы, глубоко уверенные, что каждый воин имеет право быть похороненным, обращались к своим врагам с просьбой объявить на сутки перемирие и забрать трупы солдат: «Ведь их на наших улицах собаки едят!» Но никто не озаботился преданием тел своих воинов земле.

Как сумел генерал найти и вывезти тело сына, он никогда и никому не рассказывал — как и о том, в каком виде лежал его сын в закрытом гробу, привезенном в Москву. Гроб пришлось открыть — для матери. После этого его сорокатрехлетняя жена за одну ночь поседела до белизны. Своего первенца она пережила всего на год, оставив на руках мужа семилетнего Диму.

У генерал-лейтенанта был свой и совершенно определенный взгляд и на первую, и на вторую чеченские кампании, очень и очень расходившийся с государственной политикой России — равно как и с мнением многих ее граждан, сожалеющих, что власть не взяла за образец действия Сталина и не свела всех чеченцев вообще под корень («вместе с младенцами», как любят уточнять эти граждане). Но, будучи человеком военным, он не считал для себя возможным свое мнение афишировать.

Генерал-лейтенант Шуст былчеловекомумным. Это качество никак не является достоянием всех генералов. Но зато в тех случаях, когда ум совмещается с генеральским званием, это нередко дает его обладателю несомненные преимущества — тогда ум соединяется с быстротой принятия решений, чем далеко не каждый штатский умник, как известно, может похвастаться. И второе — умные генералы знают, что решения принимаются не для того, чтобы над ними размышлять по новой, а исключительно для того, чтобы их тут же и выполнять.

Выслушав просьбу младшего сына, отец задал несколько вопросов и полностью уяснил для себя ситуацию. Семью Жени он знал, ее — тоже. Он выделил из услышанного главное — случилось так, что девочка осталась одна на 10–12 дней. Ее сейчас не удержит никто, она все равно поедет спасать человека, попавшего в такую беду.

Если не помочь — она поедет одна. Чем грозит тринадцатилетней девочке такая поездка, объяснять никому не надо. Что он скажет ее родителям и своему сыну, если с ней что-то случится? Еще генерал-лейтенант подумал о том, что плохи дела в стране, если детям выпадает исправлять ошибки правосудия: как он понял, по делу, которым была озабочена девочка, и кассационную жалобу уже отклонили — приговор вступил в силу. Чтобы оправдать невинного, девочке предстояло, в сущности, ни много ни мало как найти убийц. Понимала ли это сама Женя? Но все эти мысли он временно отложил в сторону, как не относящиеся к тому, что мог и должен был сделать он лично.

Генерал-лейтенант Шуст принял решение и сразу же стал его выполнять.

Вот почему его «Волга» пересекала сейчас просторы европейской части России.

Машина шла ходко, Женя задремала на заднем сиденье и не заметила ни реку Мокшу, протекавшую через районный центр Мокшан, ни Пензу. Что ей снилось, мы не знаем. Говорят, что во сне человек может иногда увидеть то, что реально происходит в этот самый момент где-то в другом месте и имеет к нему отношение. Тогда, возможно, она видела во сне двух молодых мужчин в одинаковых длинных черных плащах, встретившихся в Москве на ступенях Центрального телеграфа и тут же двинувшихся по Тверской в сторону Пушкинской площади. Возможно, ветер донес до спящей Жени и несколько реплик из их негромкого разговора: «Куда поехала?… Поезжайте вслед», — и она почувствовала безотчетный, но очень сильный страх.

Машину покачивало на быстром ходу, и просыпаться Жене не хотелось. Открыла она глаза сразу после Пензы. На высоком столбе укреплена была вывеска птицефабрики — орал, нахохлясь, черно-чугунный петух. А на завалинке избы с по-пензенски богатыми, кружевными белыми наличниками и выкрашенными густо-желтой краской простенками между окон сидели старухи, как двести лет назад.

Глава 11. Ваня-опер

Дорога впереди, на которую теперь, не отрываясь, смотрела Женя, то резко срезалась вдруг придвинувшимся горизонтом, то протягивалась далеко-далеко, туда, где две ее зеленые обочины сходились в одну точку. Золотели убранные поля. Солнце только начало свой путь к горизонту, когда около пяти путешественники въехали в Городищенский район Пензенской области. Потянулись по обе стороны дороги длинные, чахлые, пятнистые — черно-белые, как коровы-холмогорки, — приневоленные к порядку березы лесозащитных полос.

А вдали выбегали на холмы вольные березовые перелески. Дальше и дальше они превращались в леса, леса густели. Блеснули тихие воды реки, называвшейся Сура.

Столбик с выцветшим указателем «Пионерский лагерь „Сказка“» венчал профиль Главного Сказочника. Так сказал бы скорей всего Женин папа. А дедушка при этом покивал бы согласно головой. Но Женя так не думала — она видела только, что профиль чем-то ей знаком, но так и не вспомнила, кто это.

Жене оставались примерно сутки езды до Златоуста — первой ее остановки. Там между тем происходили события, не предусмотренные отработанным ею в Москве совместно с Фурсиком планом.

Ваня Грязнов, сын полковника милиции, больше известный по причине профессии отца под кличкой Ваня-опер, готовился покинуть отчий дом.

Отец его служил не в самом Златоусте. Возглавляемое им подразделение ГИБДД контролировало участок федеральной трассы от Миасса до Челябинска. Про этот именно участок давно ходила дурная слава. От рэкетиров, останавливавших машины, шедшие главным образом из Москвы и в Москву, продыху не было. Но в милицию почему-то никто из нагло ограбленных не обращался — то ли сами не могли полностью в соответствии с законами отчитаться за свои грузы, то ли не верили, что найдут помощь.

До поры до времени Ваня нисколько не задумывался над тем, как живет его семья. Родители обували-одевали его и младшего брата, перед первым сентября «обмундировывали», как выражался отец, не отказывали в спортивных принадлежностях, которые, правда, становились все более дорогими. И это-то и заставило Ваню впервые задуматься — откуда берутся большие деньги в их семье?

Когда прошлым летом он оказался в спортлагере и понимающие ровесники начали оценивать его упаковку и прикид, у Ивана засосало под ложечкой. Вернувшись домой, он стал невольно прислушиваться к мачехиным разговорам с подругами о часиках, брошках и ожерельях и к отцовским вполголоса, на полусловах беседах по телефону с сослуживцами.

Ваня не знал, какою была его родная мать. Ее убили бандиты, когда ему было три года, — мстили отцу. Но по каким-то признакам — разговорам теток, бабушки он чувствовал, что она была другая. И отец до ее смерти был вроде бы другим — честным, не желавшим иметь дела с бандитами: то есть принимать их условия — и не трогать их. По тихим разговорам родных Ваня понял, что за это и расплатилась своей жизнью его жена, Ванина мама.

Получалось, что ее смерть отца напугала. Это было понятно. Но ведь испуганным нечего делать в милиции. Тогда надо было из милиции уходить. Отец остался.

И вчера вечером все вдруг встало на свои нехорошие места. Несколько дней назад в доме приятеля Ваня слушал рассказ их гостя, только что приехавшего из Новосибирска на машине, — «афганца», работающего, как выражались сослуживцы отца, в президентских структурах. Тот неторопливо повествовал, как у Челябинска стали «очень грамотно тормозить» его машину:

— Красный жигуль разворачивается, перекрывает путь. А слева девятка открывает окно, оттуда говорят: «Останавливайтесь, платите деньги и проезжайте»…

— А ты? — ахая, спрашивала мать Ваниного приятеля.

— Что я?.. — похохатывая, продолжал гость. — Я, конечно, останавливаться не думаю, говорю им в окно, а на них и не гляжу: «Вы, ребята, берега попутали — это администрация президента по Уральскому округу!» Ну, они, конечно, перестроились, стали отставать, а один еще обиженно говорит: «Так бы и говорил. А чего же хамить — берега попутали!..» Ну, я был, конечно, психологически готов — Челябинск что в одну, что в другую сторону без рэкетиров не проедешь. И всегда в ста метрах от поста ГИБДД этого!.. Чтобы деньги сдавать ближе, что ли?..