Из старых записных книжек (1924-1947) - Пантелеев Леонид. Страница 51
* * *
В тамбуре. Стоят, курят демобилизованные. Оживленно обсуждают достоинства и недостатки европейских столиц.
- Нет, мне все-таки Вена больше нравится.
- А, брось ты. А чем Москва хуже?
- Кто говорит хуже?
- Вот Прага - так это городок!
- В Будапеште метро хорошее.
- А набережные в Вене - на Дунае - разве это набережные? У нас, в Ленинграде, Фонтанка и та лучше оборудована. А там - течет себе как речка в деревне.
* * *
Едет маленький худенький сорокалетний сержант с моложавым болезненным лицом. Четыре года на фронте. Прошел от Старой Руссы до "города Вена на Дунае". А в Ленинграде, куда он возвращается, - ни дома, ни семьи. Жена и четырехлетняя дочь погибли в 1942 году (дочка "росла на шоколаде, а умерла с голоду"). Дом на Охте сгорел. И вот едет - "счастья искать"...
* * *
Старший сержант. 1905 года рождения. Артиллерист. Был контужен осенью 1941 года под Старой Руссой. В пяти метрах от него упала бомба, его отбросило на 25 метров в сторону, ударило головой о дерево. Потерял сознание, лежал четыре месяца в госпитале. Говорить не мог. Рука дергалась. "Ничто не болит, а все-таки дергается". "Самое скверное - память. Память стала никудышная. Забывал самые простые вещи. Обедать иду - пилотку забуду надеть. Задание получил - повторю его, как положено по уставу, а отойду на пятьдесят шагов и - забыл. А один раз прихожу к командиру дивизиона: "Товарищ капитан, красноармеец..." - и, представьте себе, забыл собственную фамилию"...
- Пока в наступление шли - получше было. А как в Вену пришли и дальше уж некуда - опять началось.
- Как же лечили вас?
- Капли - не знаю, какие-то - в ухо пускали. Руку мазью растирали. А речь как-то сама вернулась.
* * *
Он же:
- Жена встретила - первое дело: "Из Вены привез чего-нибудь?" - "Нет, ничего не привез".
* * *
Как это сказано у Достоевского, что русские - "люди весьма непрочной ненависти".
* * *
В больнице.
- Бабушка, вы мокроту не глотайте. Вы - в баночку.
- Ну, что ж. Буду. Послушание поче поста и молитвы.
* * *
Ленинград.
Сижу на лестнице, жду Лялю. Маленький мальчик кричит с лестницы в окно - во двор, старшему брату:
- Вовка, иди домой!
- Зачем?
- Бабушка зовет!
- Не пойду.
- А мы ЧЕГО-ТО банку с бабушкой открыли.
- Ладно, иду! Не ешьте!
* * *
Джамиль Мордам-бей.
* * *
- Мальчики - милитаристы со дня рождения и чаще всего до дня призыва на действительную службу.
* * *
Старик - мальчику:
- Шмотри у меня - по заднишке получишь.
* * *
"Небее неба славянская девушка".
Вел.Хлебников
* * *
"Влада худесников и неимеев, бедесников трудоты".
"Неимеи всех длин, соединяйтесь!"
Он же
* * *
У него же - эмигранты:
"Самогнанцы в даль, в чужбу"...
* * *
- Какой сегодня фильм?
- "Путешествие таракана вокруг стакана".
* * *
Меня крестили в Троицком Измайловском соборе - там, где венчался с Анной Григорьевной Ф.М.Достоевский.
* * *
В деревнях Ленинградской области немцы платили 400 граммов "натурального печеного хлеба" за каждый донос на партизан.
* * *
"Катя".
Рахмановы торговали мешками - старыми и новыми - в Калашниковских складах. Клим Федотович ходил поэтому всегда в сером пальто.
Некто сказочно разбогател на торговле старыми мучными мешками (на мучной трухе).
* * *
"Катя".
Осьминкин держал мелочную лавку и ренсковый погреб на Фонтанке у Египетского моста. Кроме того, у него было пять или шесть лавок на отчете, то есть таких, где хозяйничали приказчики, отчитываясь перед ним ежемесячно. В лавке пекли пироги. Покупали их главным образом катали с барок, которые стояли в те времена на Фонтанке в два ряда. Барки - с камнем, тесом, дровами (для Экспедиции заготовления государственных бумаг).
Дочь Осьминкина Паша-лавочница. Катя с ней одно время дружила. Чем-то были похожи.
* * *
Ваня любил ходить в лавку к Осьминкину - месить квашню.
* * *
Имели булочную. Сами не пекли, а торговали скупным товаром, то есть покупали булки у других. Торговали еще кофеем. Жарили и мололи. Большие стеклянные банки. В лавке дурманящий запах кофе и венской сдобы.
* * *
Толстая собачка - словно кашей начинена.
* * *
Пропал, как немец под Сталинградом.
* * *
Детский дом в эвакуации. Девочки достали картошку, сварили. Ищут соль.
- Соли нема!
- Вот соль. Нашла! Только "английская" написано.
- Нехай английская. Давай ее сюда.
* * *
Тетя Тэна угощает:
- Съешь бараночку.
- Нет, благодарю, тетя Тэна, сыт.
- Съешь! Перед сном полезно. А то цыгане приснятся, как говорят.
* * *
Из рассказов тети Тэны.
Нянька Елизавета приходит:
- Дети, дети. Говорят, у нас наследника мешочком ударили! (Это про будущего Николая Второго.)
* * *
Из рассказов тети Тэны.
У Муравлевых, к которым она в детстве ездила гостить, пол был выкрашен под паркет, а середина его - под ковер.
Мыли пол квасом.
* * *
Тетя Тэна:
- Был у нас знакомый Пушкин. Так его даже не хотелось называть Пушкиным.
* * *
- Платье у нее такого цвета, как на другой день кисель бывает.
* * *
Эпиграф к "Кате".
"Ох, времени тому!"
Протопоп Аввакум
(Тетя Тэна, старообрядка, произносит: Аввакум.)
* * *
Покойный Василий Васильевич однажды сказал:
- Эх, на мои бы плечи да голову Фирс Иваныча.
Фирс Иванович - его компаньон по колбасному делу.
Плечи у Василия Васильевича были, действительно, хороши.
* * *
- Пока вы ездили загорать на Южный берег Крыма, моим пристанищем был южный берег Обводного канала.
* * *
Волково кладбище. Жестяной самодельный крестик. Дощечка со стихами:
Тихо, деревья, не шумите,
Мово Пашу не будите
Под зеленым бугорком
Спи, родной мой, вечным сном!
* * *
Рассказывала тетя Тэна.
В молодости был у них домашний врач - доктор Струпов. Он почему-то прописал тете Тэне есть горох и студень.
- Он вообще был странный доктор. Любил гладить больных по рукам.
- Небось только женщин, тетя Тэночка, и только хорошеньких?
- Да ну тебя! А впрочем - да, Михаила Иваныча он не гладил.
* * *
Вечером на улице Каляева. Стриженый мальчик, влюбленный конечно, проводил до подъезда двух девушек. Попрощался, пошел, оглянулся:
- Ляля!
Вернулся, сказал что-то, опять пожал руки и - пошел покачиваясь, радостный и счастливый до того, что завидно было смотреть.
* * *
На Охте. Трогательная надпись - большими черными каракулями по забору:
"Мы отстояли наш Ленинград - и мы его восстановим".
* * *
Столяр:
- Неужто у вас в доме одни писатели живут?
- Да, одни писатели.
- Гм.
- А что вас удивляет?
- Да вот - не могу, вы знаете, представить дом, где бы, скажем, одни столяры жили.
Как точно этот человек выразил мое отвращение к жизни в "обойме", в "папиросной пачке".
* * *
"Катя".
Бабушка о Ване:
- Сколько ему бедному перестрадать пришлось. И с Аркадием, с отчимом, нелегко ему, разумеется, было. А уж как я огорчалась, когда он в военные уходил. Аркадий говорит: "Не тужи. Все равно вернется". И ведь так и случилось: вернулся.
Говорит об этом бабушка, как о большом счастии и о победе. Вероятно, ей и в голову не пришло и сейчас не приходит, что для Вани это была трагедия: возвращение к старому быту, к торговле дровами и "чистым лесом".
* * *
В поезде:
- У нас в поселке народу нынче!.. Три сеанса в клубе, и то не помещаются.
Киносеанс как мера объема.
* * *