Улыбки летней ночи - Бергман Ингмар. Страница 13

Фредрик. Как ты со мной разговариваешь?

Хенрик. Ты думаешь, я все от тебя стерплю? Ты что, император, который единолично решает, что думать и что делать каждому в его доме?

Фредрик. Успокойся, Хенрик. Ты сам не знаешь, что говоришь.

Хенрик. Зато ты знаешь, не так ли? Это ты-то, начисто лишенный естественного чувства приличия. Когда я прихожу к тебе с моим горем, ты отвечаешь мне остротами. Мне стыдно, что ты мой отец.

Фредрик. Сейчас же замолчи или выйди из-за стола. Хенрик. На этот раз в виде исключения я не хочу быть паинькой. Сейчас возьму и швырну этот бокал на пол.

Дезире (улыбаясь). Вот еще один бокал. Бросайте сколько вам угодно.

Xенрик. Как вы, такая великая артистка, можете выносить эту ложь, эти компромиссы? Ваша жизнь не представляется вам пыткой?

Дезире. Почему бы вам не попробовать посмеяться над нами?

Xенрик. Мне слишком больно, чтобы забавляться.

Анна. Успокойся, Хенрик!

Ее голос подобен серебряному колокольчику, и он звенит в воздухе у них над головами, над люстрой и мягким полумраком комнаты. Гости за столом прислушиваются к этому звуку, удивленные и озадаченные. Да, вот как обстоит дело. Анна положила свою маленькую руку на руку Хенрика, но не смотрит на него; она закрыла глаза и ушла в себя. Снова бьет серебряный колокол.

Анна (понизив голос). Успокойся, Хенрик.

У Фредрика вдруг сделалось что-то вроде приступа; ему так сжало грудь, что он едва может дышать. Он раскрывает рот, как рыба, вынутая из воды, подносит руку к лицу, словно защищаясь от удара.

Старая дама (тихо). Почему юность так беспощадна? И кто позволил ей быть такой?

Никто не отвечает. Старая дама отпивает глоток удивительного вина и качает головой.

Кто ей позволил?

Дезире. Молодые надеются, что им никогда не придется стать такими старыми, как мы.

Хенрик. Уж лучше умереть.

Дезире переводит взгляд на Фредрика. Вид у него отсутствующий. На лице – вымученная застывшая улыбка, он не отрываясь смотрит на свой бокал. Время от времени смаргивает, как бы не в силах удержать влагу, готовую вот-вот брызнуть из его глаз. Он глубоко переводит дух, но это тоже причиняет боль. Лучше всего не дышать, не двигаться.

Малькольм. Черт побери! Парень собирается стать священником. Ему будут платить за то, чтобы он вызывал легкий трепет в непокорных душах.

Хенрик встает. Он смертельно бледен и, похоже, близок к обмороку. Шатаясь как пьяный, он подходит к Малькольму, который спокойно вытирает рот салфеткой.

Вы собираетесь меня ударить? Что ж, как вам будет угодно, но предупреждаю: тем хуже для вас.

Хенрик (шепотом). Простите меня! Простите меня, вы все! (Пошатываясь, он пересекает комнату, открывает дверь в мощенную плитами прихожую и как тень растворяется в летней ночи.)

Анна встает.

Анна, (кричит). Хенрик, осторожнее!

Но он не слышит ее или не хочет слышать, и она снова садится, с поникшей головой, как наказанная школьница.

Старая дама. Ну что ж, пора вставать из-за стола.

Кофе и ликеры приготовлены в желтом павильоне.

Анна. Можно мне уйти?

Фредрик с трудом различает ее, но кивает головой в знак согласия.

Анна протягивает правую руку и хватает крепкую маленькую руку Петры. Фредрик гладит Анну по щеке. Рана в его сердце затянулась, она больше не кровоточит, но каждое движение причиняет ужасную боль. Анна привлекает Петру к себе, и обе молодые женщины выходят, обняв друг дружку за талию.

Дезире зажигает сигару от одного из канделябров. Она наклоняется вперед, чтобы поговорить с Шарлоттой.

Шарлотта. А мы-то думали, что первый шаг будет самым трудным.

Дезире. Возможно, он и был самым трудным, но не потребовал особой изощренности ума, это еще впереди. Обе дамы переводят взгляд на Фредрика Эгермана, стоящего теперь у окна. Их молчаливое раздумье прерывает Малькольм, который выходит из-за стола.

Малькольм. О чем вы сплетничаете?

Дезире. Пойдемте, граф, попьем кофе в желтом павильоне.

Малькольм. А что собирается делать моя жена?

Дезире. Вы же видите. Она взяла на свое попечение Фредрика Эгермана.

Малькольм (смеется). Да, ему таки досталось,

бедняге, самое время, чтоб его кто-нибудь утешил. Шарлотта подошла к окну и стоит за спиной у Фредрика.

Шарлотта. Вы плачете?

Фредрик. Я?! Нет.

Шарлотта. Что нам делать: уйти или остаться, рыдать или смеяться? Или делать хорошую мину при плохой игре?

Остальные вышли из дома, в светлую летнюю ночь. Огромный диск луны выкатывается из-за горизонта, шепчутся камыши, и порой раздается крик козодоя. Maлькольм и Дезире рука в руке идут по тропинке. Впереди всех идет Фрид, неся на руках старую даму точно икону.

Шарлотта. Могу я пролить немного бальзама на

вашу рану? (Она встает на цыпочки и целует Фредрика.)

Фредрик. Зачем вы это сделали?

Шарлотта. Вам было неприятно?

Фредрик. Вы хотели вызвать ревность вашего мужа.

Шарлотта. Но он не может нас видеть.

Фредрик. Вы ненамного старше Анны.

Шарлотта. Но я намного опаснее.

Фредрик. Вероятно, для себя самой.

Шарлотта. Для себя самой и для других, но обычно я предупреждаю, прежде чем напасть. Я честная гремучая змейка. Итак, я вас предупреждаю. (Она поднимает указательный палец, держит его на уровне его лица, потом гремит браслетами.)

Фредрик. Пусть же гремучая змея ужалит, чтобы убить то, что еще уцелело.

Луна поднялась выше; сельский пейзаж пронизан ее таинственным мерцанием. Вода в небольшом заливе поблескивает как расплавленный свинец; деревья стоят тихо, выжидающе; с нежным перезвоном колоколов бьют часы на башне; желтый павильон ярко освещен и сверкает как драгоценный камень. Дезире поет песенку по-немецки: «Freut euch des Lebens, weil noch das Lаmpchen gluht! Pflucket die Rose, ehe sie verbluht…» [3]

Xeнpик смотрит на все это с террасы, качает головой, не хочет ничего знать, не хочет чувствовать, жить.

Xенрик. Нет, нет, не знать, не чувствовать, не жить…

(Он роняет голову на грудь и сжимает кулаки с ненавистью ко всей этой красоте.) Как мне больно. И как стыдно. (Шатаясь, он проходит в массивную дверь, идет по мощенной плитами прихожей, входит в столовую, где пусто и тихо и лунный свет льется сквозь высокие окна. Опускается на табурет у рояля и с неистовством проигрывает несколько тактов из Фантазии-экспромта Шопена. Перестает играть, наклоняется вперед, закрыв лицо руками, и бормочет.) Почему я такой некрасивый, злой, глупый? Мне остается покончить с собой. Я умру. Да, решено. Я покину этот мир со спокойным достоинством. (Эта мысль утешает его; он встает с табурета и исполненной достоинства походкой, хоть и на нетвердых ногах, шагает по лунным узорам. Когда он выходит на лестницу, луна вдруг исчезает и становится темно – совершенная, кромешная тьма. Бормочет). Я блуждаю во тьме, кроваво-красный луч скорби освещает мой путь. О ужас, ты, разрушивший мой разум, отнявший у меня способность видеть свет…

Но внезапно призрачный свет луны возвращается, он льется сквозь длинное узкое окно лестничной клетки, освещая мерцающую белизной фигуру обнаженной женщины. Юноша застывает на месте, взгляд его прикован к этому прекрасному существу, а женщина улыбается загадочно и надменно, и в этом неярком освещении кажется живой.

О боже, боже… (Он поднимает руку и касается мрамора. Отшатывается, словно обжегшись. Отворачивается в страхе и омерзении, взбирается по лестнице и, пошатываясь, идет по коридору в свою большую уединенную комнату.)

Ветерок пробегает по саду; белые занавеси в комнате надуваются пузырем, а тени деревьев образуют движущийся узор на стенах и потолке.

Снизу, из кустарника, послышались звуки скрипки. Это играет Никлас, пьяненький и блаженный, сидя среди цветов под деревьями.

Теперь слышно, как громко, с вызовом смеется молодая женщина. На освещенной луной террасе разыгрывается небольшая пантомима: Фрид гоняется за Петрой, подпрыгивая, как огромный развеселый Пан. Она и забавляется, и поддается соблазну, но все же постоянно ускользает, пока оба они не исчезают в тени дома. Чем кончилась погоня, легко догадаться – мы видим водопад белых нижних юбок и единое расплывшееся пятно, которое, извиваясь, уползает под деревья.