Памятное лето Сережки Зотова - Пистоленко Владимир Иванович. Страница 22

- Сереженька, - снова заговорила Манефа Семеновна, - ты уж как-нибудь старайся там, солнушонок, чтоб без всяких замечаниев. И нечего ему к нам ходить. Глаза-то у человека так и шарят, так и бегают. Насквозь норовят пронзить тебя. И опять же - насчет Библии, смотри, ни слова. Дела божьи пускай в душах наших остаются.

Но все же, как ни была настроена Манефа Семеновна против посещений Павла Ивановича, он вскоре снова зашел к Зотовым. Поводом для этого послужило вот что...

Шла весна.

Приближался религиозный праздник пасхи. Сергей знал, что для Манефы Семеновны этот праздник считался самым большим; к нему Манефа Семеновна готовилась по-особому: за месяц с лишним они с Сергеем начали поститься, ели только хлеб да овощи и то не досыта; молились каждый раз подольше, чем обычно, а вечерами по нескольку часов просиживали за Библией - Сергей читал вслух, а Манефа Семеновна неподвижно сидела напротив и, не спуская с Сергея глаз, слушала. Иногда она глубоко вздыхала и часто-часто крестилась. Сергей больше половины не понимал из того, что читал, и только смутно догадывался, о чем там шла речь, поэтому читать Библию было ему неинтересно, ослушаться же Манефу Семеновну он не смел. Сначала он думал, что Манефа Семеновна от слова до слова понимает все написанное в Библии, но скоро убедился, что она тоже не лучше его разбирается в премудростях славянского языка.

За несколько дней до праздника Манефа Семеновна сказала Сергею, что завтра "страшное", или, по книжному, страстное, бдение и старец Никон велел привести и детей, которые возрастом постарше.

- А о тебе, Сереженька, он особливо наказывал. Так что завтра нам с тобой идти вместе.

Сергей насупился:

- У нас четверть кончается, повторять вон сколько...

- Какой же ты темный, - вздохнув, покачала головой старуха. - Будет на то божья воля - со всеми уроками справишься, а не благословит - хоть расшибись, толку не получится.

- Узнают ребята - засмеют, - хмуро заговорил Сергей о том, что беспокоило его больше всего.

- А не узнают, - убежденно сказала Манефа Семеновна. - Мы же вечером пойдем, когда стемнеет, а возвернемся - еще и не рассветет. Как тут узнать? Да и то надо сказать, за веру и поношение принять не страшно. Ежели, конечно, понадобится. Ты еще молоденький и в вере некрепкий, а, скажем, придись на меня... Чтоб никого другого, а только одной меня дело касалось...

Манефа Семеновна замолчала и, сжав руки на груди, сверкающими глазами уставилась в потолок. Хотя она и не досказала своей мысли, но Сергей и без того понял - за свою веру Манефа Семеновна готова пойти на любые муки.

Спорить с ней он больше не стал.

На следующий вечер, когда совсем уже стемнело, они пошли в моленную.

В комнате стоял полумрак. Приторно пахло ладаном. Словно сквозь туман, Сергею вспомнилось первое посещение моленной. Сейчас людей побольше: несколько стариков, десятка два старух и женщин помоложе. Неподалеку от стола сидела молодая женщина, а рядом с ней - девочка, видно дочка. Опустив руки на колени, женщина сидела, глубоко задумавшись, и почему-то вздрагивала, а девочка прижалась к ней и исподлобья оглядывала присутствующих. Был еще мальчик, тоже поменьше Сергея, худой-худой, с белесыми, давно не стриженными волосами. Должно быть, он тоже пришел с бабушкой. Сергею показалось, что мальчика где-то видел, но, приглядевшись повнимательнее, он убедился - мальчика и девочку видит впервые.

Перед началом моления Степан Силыч раздул кадильницу, зажег на столе свечи и лампу-"молнию", подвешенную среди комнаты. После густого полумрака стало необычно светло. Сергей думал, что нынешнее моление чем-то особенным отличается от других, почему и называется "страшным", и не без интереса ждал начала.

За столом поднялся старец Никон, молча постоял с полузакрытыми глазами и заговорил тихим и скорбным голосом. Не спеша, полушепотом, словно грустную тайну, он поведал собравшимся, что сегодняшняя ночь - ночь скорби великой, потому что много веков назад в эту ночь богоотступники и слуги сатаны совершили тягчайший и непрощеный грех.

- Они распяли на кресте и казнили лютой смертью сына божьего, нашего заступника и спасителя. И грех ихний тяжелым проклятием лежит на нас, на отцах и на детях наших. Братья и сестры! - горестно воскликнул старец. Мы живем за ради последнего дня, когда придет сын божий, чтобы судить нас за грехи наши. Послушайте, дорогие братья и сестры, святые слова Евангелия о том, как за для нашего спасения взошел на крест, страсти и смерть принял господь и бог наш. - Старец немного помолчал, затем обвел всех просящим взглядом и зашептал: - Забудем все наши мирские помыслы и мысленно вознесемся туда, где в эту ночь свершилось страшное дело.

Старец сел на свое место, не спеша раскрыл книгу... Голова его бессильно поникла.

- Чего с ним? - прошептал Сергей на ухо Манефе Семеновне. - Может, больной?

- Божья благодать... на него сходит.

Старец начал читать.

Читал он так же тихо, как и только что говорил. Казалось, будто он позабыл, что в комнате не один, что, кроме него, есть еще люди, которые сидят не шевелясь и ловят каждое его слово. Старец читал, будто разговаривал сам с собой; иногда, прерывая чтение, задумывался, словно пытался понять тайный смысл прочитанного, а поняв, несколькими словами пояснял и продолжал читать снова. В моленной было так тихо, что Сергей слышал затаенное, прерывистое дыхание Манефы Семеновны, чей-то приглушенный вздох. Все, что читал старец, Сергею было знакомо, но сейчас, после его пояснений, казалось совсем другим, новым и интересным. Сергей напряженно слушал, но не потому, что так надо, не потому, что это святое писание и грешно пропускать его мимо ушей, а потому, что вдруг понял идет рассказ о подлецах, которые решили погубить ни в чем не повинного человека. Да-да, именно человека. Сергей никак не мог представить себе Христа богом - ему виделся обыкновенный человек, никому не сделавший ничего дурного...

Через какой-то промежуток времени старец Никон прекращал чтение и выходил на середину комнаты. Вслед за ним поднимался со своего места Степан Силыч, брал кадильницу с тлеющими в ней углями, бросал на них несколько зерен ладана и не спеша, помахивая взад-вперед кадильницей, обходил моленную. Из кадильницы вырывались бело-голубые ароматные клубы дыма.

- Помолимся! - ни на кого не глядя, негромко говорил старец Никон и, опустившись на колени, начинал истово креститься и класть земные поклоны.

Вслед за старцем вставали на колени и все молельщики. Сергей тоже крестился, отбивал поклоны, но никак не мог заставить себя молиться - из головы не выходил вопрос: как же оно так получается - Манефа Семеновна и тот же старец Никон говорят, что бог все знает и может все сделать, а допустил, чтобы его обманули, выдали врагам и повели на смерть. Да если он и вправду такой всезнающий и всемогущий, то он и близко не подпустил бы к себе нечестных людей, да что там - не подпустить, пальцем стоило шевельнуть - и от них осталось бы только мокрое место. Надо будет обязательно поговорить с Манефой Семеновной, почему оно так получается...

Время тянулось медленно. Было душно.

Еще и еще выходил на середину старец Никон, а за ним Силыч с дымящейся кадильницей, снова и снова падали на колени молельщики и, то отбивая поклоны, то крестясь, кто шепотом, а кто и во весь голос читали молитвы, каждый по-своему, каждый просил у бога какой-то милости. Молодая женщина то и дело всхлипывала и кончиками головного платка вытирала на щеках слезы, а ее девочка жалась к матери и что-то шептала, может быть, уговаривала не плакать.

Время, должно быть, давно перевалило за полночь.

У Сергея заболела голова - то ли от того, что начадила кадильница Силыча, то ли от усталости. На душе у него было тоскливо и еще грустнее становилось, когда он слышал всхлипывания молодой женщины и неразборчивый шепот девочки. Он догадывался, какое у женщины горе, - должно быть, недавно получила похоронную.