Сказки и истории - Несбит Эдит. Страница 38

Но вот прозвенел колокольчик, звавший нас к обеду, однако мы задержались, потому что в саду как раз появились рабочие; один из них накануне обещал принести Освальду дверные петли для кроличьей клетки, которую он задумал построить. Пока он беседовал с этим человеком, другой рабочий начал подниматься по лестнице. Дальше все происходило стремительно — вы не успели бы даже сказать «ах ты, черт!» Нижний конец лестницы вдруг поскользнулся на гладких плитах огибающей оранжерею дорожки и, прежде чем кто-либо из рабочих подоспел на помощь, верхний конец сорвался вниз вместе со стоявшим на нем человеком. Это было самое жуткое зрелище из всех, какие мне доводилось видеть. Человек неподвижно лежал на земле, вокруг него толпились остальные, мешая нам с Дикки подойти поближе. Затем старший рабочий — тот самый, что принес Освальду дверные петли, — сказал:

— Нужно позвать доктора.

Все эти рабочие люди — ужасные тугодумы, уж тут ничего не попишешь; обычно проходит очень много времени, пока они поймут, что от них требуется. Освальд не стал дожидаться, когда это произойдет и с криком «Я сейчас!» стремительно помчался к дому доктора. Дикки летел за ним по пятам.

К счастью, доктор оказался у себя и, узнав, в чем дело, тотчас поспешил к месту происшествия. Освальду и Дикки было велено удалиться, но они не послушались, хотя колокольчик, долго и безуспешно зазывавший их на обед, теперь уже звонил требовательно и сердито. Братья спрятались за углом оранжереи и оттуда услышали слова доктора о том, что у пострадавшего сломана рука и никаких других серьезных повреждений нет. Бедняга был отправлен домой в кэбе; Освальд и Дикки упросили кэбмена, который был их старинным приятелем, взять их с собой; Таким образом, пристроившись на запятках, они доехали до дома, где жил рабочий, и увидели его жену, вышедшую на крыльцо. Едва взглянув на горемыку, она воскликнула:

— Боже мой, Гас, что стряслось на сей раз? Вечно ты попадаешь в истории!

Несмотря на раздраженный тон, мы чувствовали, что сердце ее полно сострадания.

Когда она завела своего мужа в дом и затворила дверь, мы отправились в обратный путь. Этот рабочий, чье имя, как мы узнали, было Август Виктор Планкетт, имел редкостное удовольствие жить на втором этаже прямо над конюшней. Позже Ноэль посвятил ему одну из своих поэм:

И так далее в том же духе. Вся поэма заняла двести двадцать четыре строки и у нас не хватило шрифта для того, чтобы набрать ее на печатном станке. Именно в тот день, возвращаясь домой от конюшни, мы впервые увидели Козла. Я угостил его кусочком кокосового мороженого, Козлу оно явно пришлось по душе. Это был настоящий здоровенный козел, черно-белый, с рогами и бородой, другой конец которой был привязан к изгороди. Вскоре появился и его хозяин, который, заметив, что мы интересуемся Козлом, предложил нам его купить. А когда мы спросили — чисто из вежливости, потому что у нас не было денег кроме двух пенсов и полпенни в кармане у Дикки, — сколько но хочет за Козла, хозяин сказал:

— Семь шиллингов шесть пенсов — это минимальная цена. Вы не прогадаете с покупкой, юные джентльмены. На самом деле этот козел стоит втрое дороже.

Освальд умножил в уме и получилось, что действительная стоимость Козла равна одному фунту двум шиллингам и шести пенсам. Закончив подсчеты, он грустно вздохнул и пошел своей дорогой. Освальду очень хотелось иметь живого Козла.

Я не помню, чтобы мы когда-нибудь еще так поздно являлись к обеду. Мисс Блэйк не оставила нам пудинга; Освальд стоически перенес эту неприятность, тем более что все его мысли в то время были заняты черно-белым Козлом. Однако Дикки, не имевший столь сильного внутреннего стимула, был страшно удручен отсутствием сладкого и совершенно раскис, так что Дора даже высказала опасение, не заболел ли он корью.

Когда мы вечером отправились в свою спальню, Дикки прежде чем лечь в постель долго перебирал гвозди, старые пуговицы и прочие ценности, хранимые им в бархатной коробочке, а затем сказал:

— Знаешь, Освальд, я чувствую себя так, словно я убийца или кто-нибудь вроде этого. Если бы мы не передвигали лестницу, ничего бы не случилось, я уверен. Выходит так, что мистер Планкетт, а вместе с ним его жена и дети страдают теперь по нашей вине.

Освальд откинул одеяло и сел в постели:

— Ты прав, старина, — сказал он. — Все из-за того, что тебе вздумалось таскать туда-сюда эту проклятую лестницу. Конечно, ты не закрепил ее как следует, когда ставил обратно. Слава Богу, что он не убился насмерть.

— Мы не должны были ее трогать, — простонал Дикки, — или надо было им сказать, что мы ее передвигали. А вдруг у него случится заражение крови, воспаление или еще что похуже? Что я буду делать, если он умрет? Я ведь буду тогда настоящий преступник! Нет, я этого не переживу.

Освальд впервые слышал от своего брата столь мрачное заявление. Вообще-то Дикки был жизнерадостным человеком, не склонным делать трагедию из чего бы то ни было.

— Незачем убиваться раньше времени, — сказал Освальд. — Давай раздевайся и ложись в постель. Утром мы навестим больного и оставим в прихожей визитные карточки с пожеланиями скорого выздоровления.

Он сказал это шутливым тоном из наилучших побуждений — желая отвлечь Дикки от грустных мыслей, иначе терзаемый угрызениями совести малолетний преступник и без-пяти-минут-убийца еще долго стонал бы и сетовал на судьбу, не давая спать ни себе, ни Освальду.

Однако Дикки воспринял этот дружеский совет как издевательство и как проявление жестокосердия.

— Заткнись ты, грубая скотина! — сказал он, уткнувшись в подушку и заплакав.

— От скотины слышу! — сказал Освальд, как оно и полагается отвечать в таких случаях, но он не рассердился; он просто был огорчен тем, что Дикки неверно истолковал его слова. Выбравшись из постели, он направился в комнату девчонок, примыкавшую к нашей спальне.

— Вы не заглянете к нам на пару секунд? — сказал он им. — Дикки ревет так, что скоро поднимет весь дом. Я думаю, нам, старшим, следует посовещаться и как-то его успокоить.

— Что случилось? — спросила Дора, накидывая халат.

— Сущие пустяки, если не считать того, что он впервые в жизни убил человека. Идите за мной, только тихо. Не запнитесь, здесь у двери стоят наши ботинки.

Они подошли к кровати, на которой лежал Дикки, и Освальд сказал:

— Послушай, Дикки, старина, мы с девочками сейчас устроим семейный совет и решим, как нам быть с этим делом.

Девочки хотели его поцеловать, но он отворачивался и дергал плечами; и только когда Алиса взяла его за руку, он подал голос, буркнув в подушку:

— Расскажи им все, Освальд.

Вы, должно быть, заметили, что когда Освальд и Дикки были вдвоем, старший брат обвинял младшего в том, что тот затеял всю эту возню с лестницей из-за своего дурацкого мячика, до которого Освальду не было никакого дела. Более того, он знал, что мяч не мог попасть в водосточный желоб на крыше котельной, хотя Дикки и утверждал обратное. Но теперь, в присутствии посторонних, Освальд решил взять на себя часть вины.

— Дело было так, — начал он, — пока рабочие обедали, мы с Дикки передвигали лестницу. А потом человек свалился с нее и сломал руку, а мы с Дикки поехали на кэбе к нему домой и там неподалеку видели шикарного Козла. Но сейчас не об этом. Дикки считает, что он пострадал из-за нас, потому что мы не закрепили как следует лестницу, когда ставили ее на место. Возможно, так оно и есть на самом деле. Дикки боится, что у того парня от перелома начнется заражение крови, и тогда мы с ним будем виновны в его смерти.