Искушение страстью - Бурден Франсуаза. Страница 8

– Мне надо бежать – я опаздываю. Вы тоже уходите, Шарль?

– Да, я провожу тебя.

Она наклонилась, поцеловала Клару, потом поправила вуалетку на своей великолепной шляпке. При других обстоятельствах он полюбил бы ее всей душой – к несчастью, он чувствовал себя неспособным уделять ей то внимание, которого она заслуживала. Из будуара, где Клара принимала после обеда, они вышли вместе, и стали спускаться со второго этажа по лестнице в два оборота – самому прекрасному из украшений особняка. Уже на тротуаре авеню Малахов у Сильви вырвался нервный смешок.

– Я не думаю, что ваша мать обманывается на наш счет. Она очень наблюдательная женщина!

В ее иронии была капля горечи, Шарль почувствовал это и понадеялся, что Сильви не станет продолжать. Об этом они часто говорили, ссорились, но он не соглашался что-либо менять в своей жизни. Придать официальный характер отношениям с Сильви он считал неуместным, почти неприличным; кроме того, ему хотелось лишь проводить с ней несколько часов раз в неделю, и ничего больше, – он никогда не скрывал своих намерений.

Подойдя к машине, он обнял ее за талию нежным, но банальным жестом, который мог предназначаться кому угодно.

– Я подвезу тебя?

– Конечно!

Это десять дополнительных минут: она ни за что на свете не попросила бы их, но приняла с благодарностью. Устроившись рядом с ним, она спросила:

– Когда вы придете ко мне на ужин, Шарль?

Она сердилась на себя из-за того, что вечно просит, жалуется, упрекает его, однако не желала принять ту неопределенность, в которой он вынуждал ее жить. Промолчав, он завел машину – она подавила вздох досады, но он услышал.

– Вторник? – неуверенно предложил он.

– Чудесно. Я приготовлю вам косулью ногу.

Разрываясь между облегчением, оттого что она получила это свидание, и унижением, оттого что была вынуждена выпрашивать его, Сильви теперь не знала, что сказать, чтобы нарушить установившуюся тишину. До каких пор она будет надеяться? Он никогда не полюбит ее, рядом с ним она теряет молодость и время, – твердили подруги. Ей было уже двадцать девять, и оставаться возле него казалось безумием. Их эпизодические встречи не продвинули их отношений ни на шаг с того вечера, когда он впервые поднялся к ней, сдержанный, но слишком хорошо воспитанный, чтобы отклонить ее предложение выпить шампанского. Она была вынуждена зайти очень далеко, прежде чем он согласился задержаться, потом поцеловать ее и пойти в спальню. Для него она была всего лишь девчонкой, дальней родственницей, потерянной из виду, несмотря на то, что он немало удивился, увидев, какой она стала. Может, в ту ночь ей следовало бы признаться, что она любит его уже давно, еще с тех пор, как была подружкой на свадьбе Юдифи, или даже раньше, а может, и всегда. Шарль поистине был семейной легендой; оказаться в его объятиях представлялось ей таким огромным счастьем, что детская любовь превратилась в страсть. Опустошительную, разрушительную.

– Ты на месте, – сказал он неожиданно, и Сильви вздрогнула.

Он смотрел, как она берет маленькую сумочку, поправляет ремешок на плече, и вдруг перед ним возникла Юдифь, когда он высаживал ее перед Бон-Марше, – тот же жест, прежде чем отправиться на штурм магазинов. Отгоняя это невыносимое воспоминание, он удержал Сильви.

– Ты не поцелуешь меня?

Одной рукой он порывисто привлек ее к себе, другой поднял вуалетку. Нашел ее губы, впился в них с необычайным жаром и тут же отпустил.

– До вторника, – пробормотал он.

Изумленная его поведением, она вышла из машины и, не оборачиваясь, устремилась к дому моды Жака Фата.

Мари еще долго стояла у окна, после того как «Делаж» ее дяди исчез в конце авеню.

«Я ненавижу эту женщину! Что она из себя строит? Подумаешь, какой важный вид. Мелкая интриганка! Она думает, что сумеет заграбастать Шарля? Она его очень плохо знает!»

В крайнем раздражении Мари, наконец, покинула свой наблюдательный пост, опустила занавеску. Сильви выводила ее из себя: стоило Мари ее увидеть, как она переставала себя контролировать и даже во время семейных праздников открыто выказывала свою неприязнь.

На столе в стиле ампир (этот стол она попросила подарить ей на восемнадцатилетие) в беспорядке валялись бесчисленные листы, исписанные нервным почерком, и книги по праву. Право, а не медицина. Как Шарль, категорически заявила ока семье два года назад после блестящего окончания школы. Нет, она не будет врачом, как ее отец и дед по отцовской линии, тем более не станет хирургом – она будет искоренять не физические, а нравственные болезни: попранную честь, утраченную свободу. В точности то, что в свое время защищал Шарль. Конечно же, она могла бы вообще ничего не делать! Морваны – не только Клара, но и Мадлен – были богаты, и никто не требовал от Мари быть чем-то большим, чем девушкой на выданье. Ходячим приданым. Именно такой, вне всякого сомнения, когда-то была ее мать.

Мари села за стол, попыталась сосредоточиться на гражданском праве. Ей не удавалось попасть в зал суда, чтобы послушать речи Шарля: громкие процессы, в которых он участвовал, как правило, проходили при закрытых дверях, к тому же она была несовершеннолетней. Ей оставалось лишь представлять, как дядя произносит блестящие речи, обрывки которых с удовольствием смаковали газетчики. Если верить авторам этих хвалебных статей, Шарль Морван был адвокатом, особенно деятельно поднимающим еврейский вопрос. Чаще всего он участвовал в судебных процессах против военных преступников и кроме наказания виновных добивался еще и возмещения убытков жертвам, обобранным из-за чрезмерной лояльности тогдашнего правительства. Программа насыщенная – она предполагала занять не менее тридцати лет его жизни.

Прежде чем приступить к обучению, Мари раздобыла нужные сведения о том, что с 1900 года женщины могли вступать в коллегию адвокатов, а в 1908 году адвокат по имени Мария Верон впервые выступила в суде присяжных. Дорога была проторена, и ничто не могло бы помешать Мари избрать эту карьеру. Мадлен была против, но внучку изо всех сил защищала Клара: в ней явно присутствовал дух независимости, и она поддерживала все феминистские баталии. Что до Шарля, тот лишь одобрил, не давая никаких комментариев. Известие о том, что племянница хочет пойти по его стопам, не раздражало и не льстило, он оставался верен себе, то есть был равнодушен.

Репутация Шарля, чью фамилию носила Мари, вызывала уважение преподавателей и нелюбовь студентов. С последними она не считалась, сосредоточившись на получении самых высоких оценок в выпуске, не забывая при этом и об отдыхе. Внешне благоразумная девушка, она любила поразвлечься. Строптивая и жизнелюбивая, она узнавала у своих друзей то, что хотела и о чем не могла спросить у братьев или кузенов: эти младшие были в ее глазах мальчишками.

– Ты все работаешь, дорогая? – входя, воскликнула Клара.

Бабушка никогда ни в какую дверь не стучала, и Мари подавила раздраженный жест.

– Я помешала? Пора бы тебе сделать перерыв и составить мне компанию: у меня сумасшедшее желание потратить деньги.

Таким образом, Клара объявляла, что хочет пройтись с внучкой по бутикам; это развлечение она позволяла себе раз в месяц ради удовольствия побаловать Мари и одеть ее по последней моде. Казалось, это было компенсацией за годы, когда в Валлонге на старой швейной машинке она по пять раз перешивала одно и то же платье.

– Ты принимала эту воображалу Сильви? – бросила Мари вместо ответа.

– Я знаю, ты ее не любишь, но ведь ты не одна в доме!

Мари закатила глаза, а Клара рассмеялась.

– Ты в самом деле хочешь снова его женить, бабушка? Хочешь, чтобы эта женщина отняла его у тебя?

Этот вопрос мог бы показаться жестоким, но Клару трудно было чем-то задеть, и она ответила:

– Я желаю ему счастья. Он был так…

Она не стала заканчивать фразу. Шарль был более чем несчастен или неприкаян. Кроме того, он до сих пор не пришел в себя и, наверное, никогда не придет, а малышка Сильви могла доставить ему несколько часов удовольствия, поэтому Клара всегда будет принимать ее с распростертыми объятиями.