Великий охотник Микас Пупкус - Петкявичюс Витаутас. Страница 21

Не страна, а кладбище какое-то.

Но еще страшнее выглядели реки. Вода в них была похожа не только на спитой кофе — иной раз даже напоминала жидкую смолу. На поверхности радужно переливались пятна искусственного жира и нефти, а неприятный запах с такой силой бил в лицо, что нос невольно задирался кверху. Вокруг — ни птицы, ни жука, ни бабочки, ни одного живого создания. Так я стосковался, хотя бы по комару, что, наверно, ничего бы не пожалел, только б услышать его негромкий и такой приятный для слуха писк.

Немой и мертвый край.

Зато вдоль дороги, над каждой мертвой рекой, вокруг каждого отравленного озера дымили бесчисленные заводы и фабрики. Вот чем заплатил человек за движущиеся тротуары, за автоматы, которые щедро пичкали безвкусными пилюлями, за все эти совершенно не нужные удобства и несусветную лень, за счастье лежмя лежать, искусственные булочки жевать и ничего не делать без помощи машин.

— Оляля, Гасби, почему в вашей стране все искусственное? — спросил я полковника.

— Оляля, Мики, все очень просто: что было живого и настоящего — давно уничтожили. А если мы где-нибудь и раздобудем какое-нибудь животное, оно у нас долго не протянет.

— Гасби, я ничего не понимаю. Если в стране уже все уничтожено, зачем эти надписи на каждом шагу: "За охоту на сто лет в работу" или "Рыбешку поймать — тюрьмы не миновать", "Лес сечь — не жалей плеч".

— Видишь ли, Мики, в этом и заключена вся мудрость нашего президента. Если все это убрать, люди в тот же день обнаружат, что наш край давно вымер, и разбегутся. А кто же тогда будет работать?

— Сами.

— Ты, Мики, хороший парень, но совершенный дикарь. В нашей стране работает только тот, у кого нет денег.

— А откуда же ты берешь деньги, раз нигде не работаешь?

— Для меня деньги зарабатывают мои рабочие на фабрике.

— Но это же несправедливо.

— Возможно, но мне такой порядок нравится.

— Ну ладно. Но от этих надписей и запретов зверья и рыбы все равно не прибавляется.

— Не прибавляется, но мы понемногу привозим из других стран. Вот увидишь, есть здесь такое местечко, где рыбы сами на крючок вешаются.

Через несколько минут мы подъехали к огромному пруду, раскинувшемуся в самом центре наскоро построенного в мою честь села. Вокруг пруда стояли пастухи и лупили кнутами по вонючей воде.

— Это еще что за выдумки? — удивился я.

— Карасей пасут, — пожал плечами Гасбер.

— А зачем их пасти?

— Пастухи никого к пруду близко не подпускают. Кроме того, ученые порекомендовали подхлестывать карасей, тогда они здоровенные вырастают, — объяснил он мне, вынимая из машины наше имущество.

Давненько я не рыбачил и поэтому с огромным удовольствием перебрался на небольшой островок, красиво обсаженный искусственными деревьями, расположился поудобнее и забросил удочку. Через минуту поплавок дернулся и ушел под воду. Затаив дыхание, я по всем правилам рыболовной науки подсек рыбку, подтянул и выбросил на берег великолепного карася. Только он почему-то не трепыхался, не шевелился, не разевал рот, лежал, как позапрошлогодний. Я подошел, снял карася с крючка и увидел, что он — мороженый.

"Тут какое-то жульничество!" — Я еще раз забросил удочку, поглубже. Но и во второй раз вытащил неживого карася. Понюхал его и понял, что он не только заморожен, но и выпотрошен, посыпан солью и поперчен. Я даже похолодел, а Гасбер смеялся как ни в чем не бывало и хладнокровно принялся объяснять:

— Это величайшее достижение рыбоводов нашей страны. Караси этого вида, перед тем как заглотнуть крючок, распарывают себе брюхо, вываливаются в перце и соли, остается только положить их на сковородку. — Он побросал нашу добычу на сковородку, разжег походную плитку и пообещал: — Увидишь, какой будет обед!

"Ну нет, ты меня не проведешь", — подумал я и снова забросил удочку. Как только поплавок дернулся, я сунул голову в воду, чтоб посмотреть, как это карась готовит себя на сковородку. Но его превосходительство Гасбер схватил меня, вытащил и предостерег:

— Ты поосторожнее, в пруд выпущены крокодилы. Очень злые, мигом проглотят…

Но я не собирался отступать. Опять забросил удочку и вытащил… круг жирной колбасы.

— Алло, Гасби, что ты на это скажешь? — ехидно улыбаясь, я ждал ответа. — Скажешь, и тут карась виноват? — сунул я ему колбасу под нос.

Доверенное лицо президента покраснел как помидор и заорал в микрофон:

— Начальника пруда! Подать сюда этого мерзавца живым или на сковородке!.. Мигом!

Все карасиные пастухи перестали хлестать воду и указали кнутами на середину пруда. Через минуту из воды вынырнул человек в водолазном скафандре. Сняв шлем, он стал плаксиво оправдываться:

— Я не виноват, больше в холодильнике карасей не осталось, а колбасу я в потемках нечаянно за угря принял, — хныкал он, не понимая, что выдает величайшую тайну чудесного пруда.

— Да знаешь ли ты, что тебя ждет? — грозно нахмурился его превосходительство Посоль фон Фасоль.

— Знаю, знаю! Но во сто раз лучше смерть, чем такая собачья жизнь. С утра до вечера едут и едут иностранцы, и каждому нужно не меньше трех карасей на крючок подвесить. А откуда я карасей наберусь, если в этом тухлом болоте лягушки, и те не водятся?! Делайте со мной что хотите, только не держите начальником в этом вонючем аду…

Многоточие…

ЗАЯЧИЙ ОСТРОВ

Рыбу ловят сетью, певчих птичек снастью, людей глупых — лестью.

Чем дальше мы отъезжали от столицы Нейлонии, тем чаще и чаще по дороге попадались низкорослые чахлые кустарники, кривые засохшие сосны и поникшие желтолистые березы. Только изредка мелькали клочки каких-то посевов, островки увядшей травы. Глазу не за что зацепиться.

После неудачной рыбалки Гасбер молчал, будто рот у него заштопан, и о чем-то думал. Машина мчалась по скучным, выжженным солнцем полям. Наконец полковник не выдержал:

— Алло, Мики, довольно дуться. Ты, конечно, великий охотник, но скажи, пожалуйста, можно ли каким-нибудь другим манером в этом борще рыбу поймать?

— Нельзя.

— Ну видишь. Нужно же президенту где-нибудь после тяжелой работы отдохнуть…

— Нужно-то нужно, но зачем же обманывать самих себя?

— Оляля, Мики! Ты и вправду дикарь или разыгрываешь простачка? Я же не себя, а иностранцев обманываю. Ну, иногда и президент на эту удочку клюнет. Но ничего плохого с ним случиться не может. Ему от всех болезней по три раза прививки делали.

Мне вдруг вспомнились волчата, развешенные на деревьях, их жалобный писк, я увидел смертельно перепуганных, лежащих ничком на снегу северян, словно наяву представил опустошенный и нищий их край и почувствовал лютую ненависть к полковнику. Я больше не сомневался: это он, и никто другой, обучил моего жадного соседа жестокому ремеслу. Надо было что-то делать, немедленно, не откладывая. Но я все-таки сдержался и спросил равнодушным тоном:

— А разве президент ничего не замечает?

— Нет, он близорукий и рыбачить не любит.

— Так зачем же он на рыбалку ездит?

— Этого требует его государственное положение.

— Все равно это преступление.

— А что же нам делать?

— Не загрязнять воду. Это единственный выход.

— Теперь уже поздно, — Гасбер круто повернул машину, перелетел через забор из тройной железной сетки и остановился.

Мы вышли из машины, я огляделся и увидел невдалеке странного красного зайца. Заяц тяжело прыгал по серому полю с искусственной травой, а за ним толпой шли люди в белых халатах, они громко гомонили, о чем-то спорили между собой и записывали свои слова в толстые книги.

— Что это они делают? — спросил я.

— Они хотят приучить зайцев есть искусственную траву. Красношкурого две недели кормили нейлоновым сеном. После опыта заяц вообще больше ничего в рот не берет. Но, как видишь, эти люди не унывают и пробуют найти выход.

— Совершенно правильно, — сказал один из ученых, — прежде чем перейти на новый корм, мы должны отказаться от старого.