Поход в Страну Каоба - Травен Бруно. Страница 22

На одежду Селсо тратил меньше, чем старая дева — американка, высохшая как мумия, тратит на попону для своей болонки. Чтобы не изнашивать штанов и рубашки, Селсо работал голым, лишь обмотав вокруг бедер лохмотья. Эти лохмотья и были его рабочим костюмом. А так как пеоны не знали ни воскресений, ни праздников и работали всегда от зари до зари, у них не было нужды в воскресном костюме. Правда, за пеонами оставалось право отдыхать, если в кои-то веки выпадал счастливый день и им удавалось до захода солнца повалить и очистить положенные по норме две тонны дерева. В эти часы столь редкого отдыха они уходили к реке мыться, лечили порезы и раны да жарили вкусных диких козочек, если, конечно, им удавалось их поймать, — так хотелось хоть раз в месяц забыть опротивевший вкус черных бобов, сваренных на воде и слегка приправленных красным или зеленым перцем.

Единственный праздник, отмечавшийся на монтериях, было 15 сентября, день провозглашения независимости Мексики. Владельцы монтерии были добрыми республиканцами: при республике они пользовались значительно большей свободой в делах, чем при испанском владычестве. Поэтому этот революционный праздник был для них так же священен, как могила Магомета для магометанина. Этот день оплачивался на монтериях, и владельцы их немало гордились подобным неопровержимым доказательством своих республиканских убеждений.

Но одно обстоятельство наносило некоторый ущерб этим республиканским убеждениям, а именно — отсутствие календарей в отрядах, работающих в глубине джунглей и по два-три месяца не имеющих никакой связи с центральным участком монтерии. В большинстве случаев даже сам начальник отряда — контратиста, как его здесь называли, — не знал, какой нынче день — воскресенье, среда или пятница. У него было весьма смутное представление даже о том, какой теперь месяц; хорошо еще, если он не путал июль с декабрем. В своей записной книжке он отмечал огромное количество рабочих дней и всегда в конце концов сбивался с календарного счета. Если ему нужно было установить точное число, он принимался его высчитывать, начиная со дня выхода своего отряда с центрального участка. Эту дату он знал точно, она значилась в его контракте. Но подобные сложные расчеты и пересчеты утомляли его, и он постоянно ошибался и в конце концов бросал это бессмысленное занятие, предоставляя президенту Соединенных Штатов и премьер-министру Великобритании следить за календарем.

Собственно говоря, начальнику отряда и незачем было знать, когда какой день и какое число. Хотя он заключал контракт на определенный срок — от двух до пяти лет, — платили ему не за количество проработанных месяцев и дней, а за количество тонн дерева, поставленного на центральный сплавочный пункт.

И так как никто в отрядах не знал в точности, когда именно будет 15 сентября, день рождения республики, — сегодня, завтра или на той неделе, — то в этот день пеоны работали, как и в любой другой. А раз они работали, им в этот день платили, как и в любой другой, и владельцы монтерии полностью выполняли свой нравственный долг: рабочие не терпели убытка в этот республиканский праздник. Зато в дирекции день этот отмечали пышно и торжественно: ведь там на стене висел календарь.

9

Селсо думал только о предстоящей свадьбе, о своей девушке и о своих пятнадцати еще не родившихся детях. Эти мысли помогали ему терпеть все муки на монтерии. Каждый вечер, когда он вытягивался на своей циновке, он знал, что накопленная им сумма денег еще немного увеличилась. И, так как он думал только о том, как бы поскорее собрать нужные деньги и доказать отцу своей девушки, что он может и хочет быть хорошим и заботливым мужем, он не покупал в тиенде монтерии ничего, кроме вещей самой первой необходимости. Он не купил ни штанов, ни рубашки, но ему все же пришлось купить новую циновку и нож — старый источился и сломался. В период дождей, когда наступили холодные ночи, он не смог обойтись и без одеяла. Его москитная сетка расползлась, и он вынужден был купить новую — спать в джунглях без сетки не может даже индеец. И, наконец, он отдал десять песо капатасу за то, что тот принял его на работу.

После целого года работы на монтерии Селсо подсчитал свой наличный капитал, прибавив к деньгам, заработанным в джунглях, те, что он получил от дона Эдуардо за доставку письма и ящика с лекарствами и от торговца дона Поликарпо за помощь во время пути. Он обнаружил, что сколотил сумму в пятьдесят три песо сорок шесть сентаво.

Этого было явно недостаточно, чтобы произвести на отца девушки должное впечатление. Селсо решил не уходить с монтерии, прежде чем не накопит восемьдесят песо.

И Селсо завербовался на второй год. Он остался в том же отряде и сумел все так ловко подстроить, что начальник сам предложил ему продлить контракт. Поэтому он сэкономил те десять песо, которые каждый вновь завербованный платил как комиссионные.

Селсо казалось, что второй год проходит быстрее, чем первый. Он стал одним из самых опытных лесорубов. Он научился так умело выбирать деревья и так безошибочно определять, куда надо ударить топором, что ему нередко случалось выполнить свою норму еще задолго до захода солнца. Теперь он уже часто помогал какому-нибудь бедняге новичку, который никак не мог справиться с нормой и боялся плетки и штрафа. По истечении шести месяцев этого второго года начальник отряда положил ему пять реалов в день вместо четырех, предусмотренных по контракту. Конечно, начальником руководила не доброта, а простой расчет: он хотел во что бы то ни стало задержать Селсо и на третий год. А Селсо уже поумнел и никому не говорил, что будет работать лишь до тех пор, пока не скопит определенную сумму, и что уйдет с монтерии, как только ее соберет. Он решил и при получении расчета не говорить, что навсегда уходит с монтерии. Наоборот, он всех уверял, что отправляется проведать отца и мать и намерен вскоре вернуться. По опыту своих товарищей он знал, что надо быть очень осмотрительным и осторожным, не то непременно угодишь в одну из бесчисленных ловушек, которые повсюду расставляют рабочим, уходящим с монтерии.

Ловлей пеонов занимались так называемые койоты, которые постоянно вертелись на монтериях и в районах, где вербовалась рабочая сила. Эти паразиты питались падалью, оставшейся после вербовщиков, рыскавших по всей стране в поисках людей, чтобы затем продать их на монтерии.

Вновь подцепить пеонов, у которых истекал контракт, было совсем не трудно, и койоты прекрасно справлялись с этой работой, пуская в ход хитрость, обман и водку.

В большинстве случаев дело кончалось тем, что пеоны подписывали новый контракт. Только очень немногим, обладавшим сильным характером, железной волей, удавалось уйти от койотов.

В периоды затишья койоты уходили из монтерий и отправлялись на охоту. Они объединялись по нескольку человек и рыскали по окрестным деревням и финкам в надежде напасть на проштрафившихся индейцев, которые там скрывались. Власти не назначали вознаграждения за поимку бежавших преступников. А вот койоты, напротив, щедро вознаграждали тех, кто выдавал беглецов или просто указывал, где они прячутся: они платили за душу, точнее — за пару рук, от пяти до шестидесяти песо, смотря по обстоятельствам. Владельцы небольших ранчо, пребывавшие в постоянном страхе перед бежавшими из тюрем бандитами, которые представляли угрозу не только для их имущества, но и для их жизни, из кожи вон лезли, стараясь обнаружить беглых, выдать их койотам и хоть таким путем избавиться от этой чумы.

Койотов нисколько не интересовал моральный облик или прошлое пойманных ими людей, их интересовали только сильные руки. Устраивая облавы, койоты выдавали себя за представителей власти и, если беглые имели при себе оружие, нередко вступали с ними в настоящий бой. Когда беглых удавалось наконец поймать, их так крепко связывали и так усердно охраняли, что легче было бы удрать из бетонированной цитадели, чем от этих охотников на человека. Пойманных мучачо привязывали друг к другу, выстраивали колонной и гнали через джунгли. При малейшей попытке нарушить порядок во время марша пеонов так избивали плетьми, что их тело превращалось в одну сплошную рану. После часового марша по джунглям парни, попавшие в руки койотов, уже готовы были отказаться от попытки бежать. Когда же они видели первую расправу с тем, кто все же пытался бежать, они окончательно смирялись. Провинившегося койоты вешали, и эта казнь была тем более страшной и жестокой, что она не кончалась смертью. Вешали не для того, чтобы убить, и это было самым ужасным. Но койотам не было никакого расчета убивать свои жертвы — заработать деньги можно только на живых.