Поход в Страну Каоба - Травен Бруно. Страница 40

Финкеро, его сыновья и староста уверяли, что путь, пройденный командой, годится для воскресной прогулки — настолько он легкий. Но тому, кто не знает, что означает слово «дорога» в Центральной Америке, эта часть пути показалась бы ужасной — хуже всего, что только можно себе вообразить. А люди с финки, исходившие и изъездившие все окрестности, говорили:

— Ба! Дорога отсюда до Хукуцина! Да старый, хромой мул и тот по ней побежит и не спотыкнется. Если я выеду отсюда в воскресенье после обеда и сосну в пути, то к вечеру окажусь в Хукуцине. По чести сказать, сеньоры, эта дорога — просто асфальтированное шоссе по сравнению с той, до которой вы доберетесь послезавтра утром. Но не падайте духом, сеньоры! Там и до вас погибло немало людей.

И все-таки в эту ночь один из завербованных решил бежать. Не только одни кабальеро ушли на финку: чуть позже туда отправились капатасы и торговцы победней. Но кабальеро пошли в господский дом, а капатасы — в селение, где жили пеоны. По случаю какого-то семейного торжества там играла музыка и были танцы. Капатасы вернулись в лагерь к полуночи.

Таким образом, в этот вечер команда осталась без всякого надзора, и один из молодых пеонов решил, что это последняя возможность бежать и вернуться в родное селение. Он незаметно отошел от костра, собрал в узелок самое необходимое, спрятал в кустах свой большой тюк и, дойдя до реки, пустился вплавь.

Индеец был хорошим пловцом, он не боялся даже сильного течения. И ему удалось, правда не без труда, добраться до другого берега. Там он вскарабкался на откос и вскоре вышел на большой луг. И тут он заметил, что навстречу ему крадутся два зверя, но в темноте он не мог их как следует разглядеть. Когда они, все еще крадучись, робко подошли поближе, ему показалось, что это собаки. Но потом, в мерцающем свете звездного неба, он вдруг увидел, что это пумы. Очевидно, они вышли из густых зарослей Эль Параисо, чтобы поохотиться на лугу. Возможно, что пум привлек запах дичи, которую подстрелили проходившие здесь днем индейцы. А может быть, пумы просто шли к реке, чтобы напиться.

Пеон остановился и припал к земле. Он надеялся, что пумы пройдут стороной, не обратив на него никакого внимания. Но, видно, он понятия не имел о повадках пум. Они почуяли его по запаху задолго до того, как он их увидел. Были ли пумы настолько голодны, что решили утолить им свой голод, или они не считали его присутствие основанием, чтобы изменить свой путь к реке, или они просто заигрывали с ним, этого парень не знал. Зато он знал совершенно точно, он видел, что пумы идут прямо на него. Он не стал выяснять, уж не обманывает ли его зрение — ведь пумы лишь неясно вырисовывались на ночном, но светлом небе, — он сразу повернул назад и, пригибаясь к земле, снова направился к реке. И тут он услышал приглушенный, фыркающий кашель. Теперь уже сомнений быть не могло — пумы шли за ним. Обернувшись, он, к ужасу своему, заметил, что пумы, сменив неторопливую рысцу на галоп, двигались прямо на него.

Парень бросился бежать. Дорога была песчаной, ровной, и он мчался не хуже пум. Но вдруг он споткнулся о корень. Вербовщику повезло — на этот раз он не потерял завербованного. Индеец упал так удачно, что оказался на самом краю склона, круто спускающегося к реке. Он и не попытался подняться на ноги, а кубарем скатился вниз и очутился прямо в воде. Нащупав ногами дно, парень обернулся, вытер лицо и взглянул на берег. Над рекой небо было почти светлое, как в сумерки, и теперь он увидел совершенно ясно, что за ним и в самом деле гнались две пумы. Они стояли, словно чего-то выжидая, шагах в трех от реки и ворчали, явно не зная, что им дальше делать. Преследовать добычу в воде пумы не могли, и они караулили, надеясь, что индеец снова выйдет на берег.

Но пеон предпочел отправиться на монтерию и даже забыл о тоске по родной деревне. Увидев, что пумы подкрались к самой воде, он не стал проверять на собственном опыте, боятся ли пумы воды или нет. Нырнув в глубину, он поплыл изо всех сил, торопясь достичь противоположного берега.

Добравшись до лагеря, индеец рассказал своим товарищам, что вербовщики специально разложили мясо на том лугу, чтобы приманить пум и сделать тем самым побег невозможным. «Поэтому-то, — добавил он, — вербовщики, капатасы и даже все погонщики преспокойно отправились на финку». Узелок с вещами индеец во время своего неудавшегося побега не потерял — он привязал его к поясу. Но все, что в нем было, размокло. Никто не выдал беглеца капатасам, и ему не пришлось даже получить двадцать пять ударов плетью, которые полагаются за попытку бежать.

Когда паренек, согревшись и обсушившись у костра, рассказал о своих похождениях, Паулино, индеец, проработавший недолго у барышника, торговавшего мулами, в Ховеле и казавшийся поэтому молодым индейцам, которые сроду не видели ничего, кроме родного селения да финки, мудрым и многоопытным, сказал:

— Я уже дважды побывал на монтерии. Если ты, юнец, думаешь, что оттуда легко удрать, ты ошибаешься. Уж если ладино схватил индейца и загнал в лес, то индейцу не так-то просто оттуда удрать. В монтерии, на делянках, тебя оставят одного. Они знают, что делают. Джунгли, через которые ты должен пройти, чтобы удрать с монтерии, куда более надежная охрана, чем все капатасы на свете. Пумы и ягуары — лучшие охранники, чем полицейские с револьверами и карабинами. Нет уж, лучше оттрубить свой срок, не пикнув. Так у тебя все же есть надежда, правда слабая, вернуться домой. Знаешь, что я тебе скажу, парень? Ты ведь еще только вылупился из яйца. Сколько тебе лет?… Шестнадцать. Поверь мне, я человек бывалый. Ты еще так молод, что можешь выжить, если тебе повезет. Вот мне уже поздно. У меня столько опыта, я знаю, почем фунт лиха, а помочь мне нельзя… Это хуже всего… Но одному я научился: бежать не стоит. Только дурак, который не знает жизни, может бежать. А к тому же и на монтерии есть свои радости, и не надо ими пренебрегать. Вот, скажем, ты ненавидишь до смерти какого-нибудь палача-капатаса, и вдруг он повстречается тебе в лесу один на один. Вот тут ты ему дружески улыбнешься, а потом сведешь с ним счеты, да так ловко упрячешь тело, что и собакам его не найти. Поверь, это еще веселей, чем танцевать на празднике святого Хуана.

VI

В последнем селении на границе джунглей караван сделал двухдневный привал. Вербовщики направили туда верховых — предупредить за несколько дней вперед о прибытии большой команды. Немногие женщины, которые жили в этом селении — за исключением жены старосты, метиски, все они были индианками, — работали день и ночь, чтобы заготовить огромное количество тотопостлес, необходимых командам во время долгого перехода через джунгли. Тотопостлес — это большой блин из кукурузной муки, диаметром в пятьдесят сантиметров и толщиной в два миллиметра. Эти блины слегка запекают на железном листе или на глиняной тарелке, как обычные тортилльяс, затем остужают и поджаривают еще раз, теперь уже как следует. Обычные тортилльяс на второй день пути из-за тропической жары и влажности джунглей начинают плесневеть, а на третий день уже совершенно непригодны для еды и вызывают тяжелейшее желудочное расстройство. А в джунглях заболеть желудком — это, мягко выражаясь, весьма неприятно, ибо человек в этом случае почти неизбежно погибает. Зато тотопостлес никогда не портятся, они только с каждым днем становятся все более ломкими и к концу похода превращаются в крошки. Однако, за неимением ничего другого, крошки эти едят здесь с таким же удовольствием, как в Европе — теплые булочки. Каждому человеку в команде выдавали перед выходом в джунгли полсонтле, то есть двести штук, тотопостлес. Но двести лепешек — это очень мало для такого долгого пути. Кроме тотопостлес, пеоны питаются в дороге только черными бобами да стручками зеленого и красного перца. Не кормить же лесорубов-индейцев до отвала! Во что же тогда обойдется красное дерево!

Эти два дня на привале вербовщики называли днями отдыха. Но для пеонов эти дни «отдыха» были, напротив, днями самой тяжелой работы. Индейцев заставляли молотить кукурузу, лущить бобы, насыпать их в мешки, мешки тащить в ранчо на весы, потом снова в лагерь. Разумеется, можно было перенести весы поближе к лагерю и тем самым облегчить работу пеонам, но никому это и в голову не приходило: ведь люди, у которых есть досуг, могут еще, чего доброго, взбунтоваться!