Собрание сочинений (Том 1) - Лиханов Альберт Анатольевич. Страница 79

Мы опоздали, памятник был почти готов. Терентий Иванович пилил с Васькиной бабкой последние доски, а знакомый мне дед, так и не снявший медалей, гладко отесывал эти досочки и аккуратно набивал их к основам. Голова у него тряслась, но рубанок ходил в руках точно, снимая тонкую стружку.

- Дед Трифон, - крикнул председатель старику, увидев нас, - принимай подмогу, передохни!

- А ну, поступай в мою бригаду! - весело зашумел дед, но постругать дощечки нам не дал, а велел их аккуратно прибивать к стоякам, по два гвоздя с каждой стороны, да отпиливать концы.

Васька заворчал, что ему приходится делать такую ерунду, и прогнал меня к Терентию Ивановичу.

- Не вишь? - строго, но тихо спросил Васька. - Однорукий!

Я робко подошел к Терентию Ивановичу и затоптался за спиной, не зная, как начать. Он обернулся.

- А-а, - протянул председатель, - это ты? Что деду не помогаешь?

- Там Васька, - ответил я, переминаясь, - давайте я вместо вас.

Мы подошли к пирамиде, Терентий Иванович вставил внутрь пирамиды жердину, так что она торчала над ней.

- Я буду держать, - сказал он, - а ты заколачивай обухом в землю.

Я стал легонько постукивать по жердине. Она хорошо шла в мягкую землю, но Васька обогнал меня - уже приколотил все доски.

- Ну-ка, мигом домой! - велел ему, не оборачиваясь, председатель. Найдешь фанерку, вычертишь по линейке звезду - сумеешь?

- Сумею, - прохрипел Васька.

- И пулей сюда! Усек?

- Усек! - растворяясь в темноте, крикнул Васька.

- Стоп! - остановил его председатель. - На обратном пути заскочишь ко мне в избу, возьмешь на подоконнике банку с краской и кисточку. Валяй!

Васька убежал, а председатель снова отдавал команды.

- Бабушка, - крикнул он Васькиной бабке, - и все, кто свободные! Несите сучья и запаляйте огонь! Внизу, у подножия холма, затрещал костер. Со стороны деревни к нему тянулся народ. Огонь выхватывал усталые, с полукружьями под глазами, лица женщин, низко надвинутые на лоб платки. Тени делали даже тех, кто помоложе, старухами, и мне казалось - перед памятником собралась толпа одних дряхлых старух.

Неожиданно я увидел в толпе Маруську и шагнул к ней.

- Ты как тут? - спросил я.

- Дак мы все приехали, - сказала Маруська, - ведь дядя Игнат сказал, что, должно, сегодня закончут, дак...

Она опять захлебнулась словами, робко, боязливо глядя на меня, а я увидел в толпе старух Маруськину бабку, и ту, с веселыми карими глазами, которая жала хлеб на коленках, и контуженного бригадира, и тетю Нюру с Васькиной бабкой, и еще тех, с Белой Гривы, - худую и Матвеевну, и еще, еще разных женщин, которых я видел впервые, хотя, может, тогда, на собрании, они были тоже, - конечно, были, не могли не быть.

Дед Трифон притоптал дерн у пирамиды, придирчиво оглядел памятник. Через толпу пробился Васька. Он загнанно дышал и держал в руке фанерную светлую звездочку.

Терентий Иванович взял ее, покачал на ладони, будто взвешивая тяжесть.

- Ну прибей, - сказал он Ваське, и тот, подхватив топор, точно, как снайпер, забил гвоздь в центр звездочки.

Белым пятнышком мерцала она над пирамидой. Сзади, над ней, чернело ночное небо, и там тоже молчали, переливались звезды, тысячи звезд. Тысячи тысяч. Но эта, фанерная, была ближе других к нам. Она как будто шевелилась в неровном свете костра.

- Ну вот, - сказал Терентий Иванович, - и поставили мы памятник нашим солдатам. - Он умолк и вдруг спросил, спохватившись: - Васька, краску принес?

- Принес, - пробасил Василий.

- Пиши, - сказал председатель. - На каждой планке, их тут ровно шестьдесят четыре.

Васька приблизился к пирамиде.

- Иван Тихонович Васильев, - негромко и совсем не торжественно сказал председатель. - Одна тысяча девятьсот первый - тире одна тысяча девятьсот сорок первый.

Стало тихо. Только трещал костер, разбрызгивая огненные искры, словно это был артиллерийский салют. Из двадцати одного орудия. Двадцатью залпами.

- Семен Николаевич Васильев, - продиктовал председатель. - Одна тысяча девятьсот двадцать третий - одна тысяча девятьсот сорок второй.

Васька аккуратно выводил красной краской ровные, стройные буквы и такие же ровные цифры. "Счетовод, счетовод, - подумал я, - какие расчеты тебе делать выпало".

- Семен Семенович Васильев, - сказал председатель. - Одна тысяча восемьсот девяносто второй - одна тысяча девятьсот сорок первый. Борис Иванович Васильев. Одна тысяча восемьсот девяносто девятый - одна тысяча девятьсот сорок четвертый. Семен Борисович Васильев. Одна тысяча девятьсот двадцать пятый - одна тысяча девятьсот сорок второй.

"Все Васильевы! - поразился я. - Одна семья, что ли?" Хотел спросить кого-нибудь, но не решился.

- Иван Петрович Васильев, - сказал председатель сдавленным, напряженным голосом. - Одна тысяча девятьсот шестой - одна тысяча девятьсот сорок первый.

Я посмотрел на Ваську. Он вдруг беспомощно обернулся к председателю. Никогда я не видел таким Ваську. Губы у него тряслись и банка с краской тоже.

- Терентий Иванович, - сказал он глухим голосом, - я... - Он мотнул головой, словно у него стоял комок в горле. - Пусть Николка! У него хороший почерк!

Председатель посмотрел в толпу:

- Коля! - сказал он. - Иди сюда!

Я не понял, что это зовут меня, но толпа передо мной расступилась, образуя тропку к холму. Кто-то подтолкнул меня сзади, и я, как на трибуну, поднялся на горку.

- Пиши! - сказал мне Васька, и я принял у него банку с кисточкой.

- Иван Петрович Васильев, - повторил председатель. - Одна тысяча девятьсот шестой - одна тысяча девятьсот сорок первый.

Я нагнулся к пирамидке и аккуратно вывел буквы. Я волновался, и рука у меня дрогнула. Я обернулся. На меня молчаливо смотрели люди.

Я повернулся к памятнику и поставил точку.

- Иван Дмитриевич Васильев...

Вдруг кто-то дико закричал. Я опять обернулся, оплеснув штанину красной краской. На земле, у подножия, лежала тетка с карими глазами, та, что жала на коленях. Она прижималась к дерну, обнимала его и плакала, плакала так отчаянно, что мне стало страшно. Я отыскал взглядом Ваську. Он сидел на холме, возле пыльных сапог председателя, обняв руками свои колени.

Я отыскал тетю Нюру.