О смелых и умелых (Избранное) - Богданов Николай Владимирович. Страница 85

Помню его страшный крик: "Вяжи их, братцы!" Помню отчаянную возню. Помню, как разрядил всю обойму в грудь краснозвездному братишке Котик Катыхов, и его искаженные злой усмешкой тонкие усики. Не забуду, как связанный Заикин, сын адвоката, кричал дико и непонятно, голосом выпи: "Алиби! Алиби!"

Ну, один всего не расскажешь, пусть подключатся другие, а я послушаю...

ДЕЛО СЕРАФИМА ЖЕРЕБЦОВА

В уком явился интересный тип. Кривой на правый глаз и хромой на левую ногу. Одет в потертые галифе и кожаную куртку, лопнувшую по швам. Лицо его то и дело подергивалось, и свежие шрамы на нем то краснели, то бледнели.

"Герой, - подумал я, - совсем на вид молод, а успел побывать на фронтах - экие отличия нахватал на гражданской войне!"

Он зашел к Потапычу и, закрыв дверь, накричал на нашего секретаря укома, как начальник какой-нибудь или как припадочный инвалид.

Он требовал немедленного заседания, а Потапыч обещал собрать укомовцев только завтра.

Помирились на том, что парень переждет одну ночку в укоме.

- Накорми и обогрей, - сказал мне Потапыч и добавил с усмешкой: - По персональному делу явился, орел!

Как только окончились занятия в укоме, я затопил камин, сдвинул столы поближе к теплу и указал герою самый лучший, для спанья покрытый сукном стол секретаря. Он улегся, положив под голову бобриковую кепку, а я пошел добывать картошку.

Зашел к одному дружку, к другому, к третьему и у каждого выманил по нескольку штук, и все под неизвестного героя. Обещал его рассказ про гражданскую войну. Приходите, мол, - будет что покушать, будет что и послушать. Покормим его печеной картошкой, а он нам такое порасскажет...

Заинтриговал ребят. Набрал картошки.

Когда вернулся, в печке уже нагорели угли. Загреб, положил картошку. Вскоре дух от нее пошел сильно приятный для комсомольского нутра. А герой лежит, закрыв глаза, и носом не ведет.

Что-то очень угрюм, неразговорчив. Удастся ли расшевелить его на что-нибудь интересное? А вдруг пустой номер? Вот сыграет он со мной шутку. Что я ребятам скажу? Зачем картошку собирал? У железнодорожных дружков не было - так они пообещались воблы притащить, прямо из депо явиться, после обтирки паровозов.

Эх, как хорошо поедать горячую картошечку, пожевывать воблочку да слушать-слушать про дела и случаи комсомольские...

Погляжу в сторону неизвестного. Молчит. Ладно, меня не замечает почему не обращает внимания на печеную картошку?

И только я это подумал - он вдруг, не открывая глаз, буркнул:

- Смотри, пригорит!

Ага, отозвался все-таки. Настроение у меня после этой реплики сразу улучшилось. Есть надежда - заговорит.

Постепенно, пока упекалась картошка, подходили наши ребята, всегдашние посетители вечеров на укомовских столах. Алешка Семечкин пришел и поставил на подоконник пузырек постного масла. Тарасыч явился с горбушкой хлеба. У Быляги оказалась в спичечном коробке соль.

Выгреб я картошку, высыпал на газету. Хороша, кругла, бока поджаристы. С хрустом будет. Все любуемся, а неизвестный герой даже не повернул носа.

Стал Алешка хлеб разламывать, на него тоже не глядя, а тот вдруг новую реплику:

- Зачем крошить, возьми вот нож!

Когда человек дает нож для хлеба - значит, просится в компанию.

- Давай с нами, - кивнул Тарасыч и стал делить картошку - выходило по две на брата, если учесть железнодорожников.

- Гм, - отозвался герой, - отведать, что ли, еще раз кушанья индейского...

- А ты что, был в Индии? - спросил Быляга, гордившийся своими путешествиями.

Вместо ответа герой быстро выбрал самую крупную картошину и засунул в рот, не посолив, не помаслив, не разломив.

От удивления мы перестали есть, дожидаясь, пока незнакомец прожует картошку, которую он заправил в рот целиком. Она оказалась чересчур горяча и велика, и он валял ее во рту, не в силах ни проглотить, ни выплюнуть. И мы не могли ничем помочь, а только морщились, смотря на его страшные гримасы.

Наконец проглотил. Все облегченно вздохнули.

- Речь идет об американских индейцах, - сказал гость Быляге, - вот у них-то и похитил Колумб то, что оказалось дороже золота.

И, указав жестом на аккуратную, кругленькую и румяную картофелину поменьше, парень тут же заправил и ее в рот. И заставил нас снова ждать, пока он корчит гримасы.

- Так что, ты был в Америке? - все еще не тронув своей картошки, спросил снова Быляга. - В Южной?

Парень отрицательно покачал головой.

- В Северной?

Парень мотнул утвердительно.

Мы переглянулись. Картошка застыла у каждого в руке.

- Да, - сказал, проглотив картофелину, наш удивительный гость, картошка - продукт Северной Америки, в Южной ей жарко, не растет. Оттуда, насколько я помню, вывезли маис, иначе кукурузу... Это тоже штука, я вам доложу! Если ее сварить в период молочно-восковой спелости в соленой воде... Да натереть солью, а потом маслом, вот так... - И, ухватив третью картошку, посыпал солью, полил постным маслом и снова отправил в свой рот, огнеупорный наверно...

Переждали мы и эту операцию. Когда он гримасничал, думали, обжегся, вся шкура на нёбе слезет, а ему хоть бы что - управился и с этой...

- А ведь были времена, - сказал он, разглядывая и подсчитывая глазами, сколько еще на нашу компанию осталось картофелин, - когда каждая картофелина ценилась на вес золота. Царица Екатерина, как известно, за мерку картошки платила французскому королю мерку золота... А мы берем сейчас ее запросто и в рот!

И он, подмигнув нам нахально зрячим глазом, заправил в рот четвертую, в то время, как мы не съели и по одной.

- А при дворе испанских королей, я вам доложу, - картофелю совсем цены не знали... Сажали на клумбах и нюхали только цветочки...

Когда при этих словах он взял пятую и стал ее обнюхивать широкими ноздрями, Быляга не выдержал:

- Ну, хватит разыгрывать! - И, выкатив из его ладони картошку, добавил: - Я сам в Ростове-городе бывал и Одессу-маму видывал... И солдатский суп из топора варивал, и тоже баснями кормился.

Разделив оставшиеся картошки поровну, я быстро уладил этот инцидент, пожалев, что не сделал этого с самого начала. Так бы нам пришлось по три штуки, а то получилось на нашего брата только по паре.

Некоторое время мы молча дули на раскаленные картофелины, жевали, сопели, ели. Поставив в печь наш артельный закопченный чайник, я вспомнил, по какой причине попал на наш вечер этот парень с огнеупорным ртом, и, усмехнувшись, спросил:

- Ты бы не про индейцев, не про испанских королей, а лучше бы про свое конфликтное дело рассказал. Откуда сам и почему тебя на бюро вызвали?

- Я из Заболотья.

- Из Заболотья?! - воскликнули ребята. - Это там, где какая-то страшная история с комсомольской плотиной?

- Именно. На плотине-то я и пострадал, - медленно сказал парень и, вынув из бокового кармана здоровенную деревянную трубку, стал ее закуривать.

- Постой, погоди, слышь, ребята еще идут, - остановил его заботливый о товариществе Алешка.

Ввалились наши "чумазые" железнодорожники. В руках у каждого по вобле. Эге, значит, всем по половинке достанется.

Прокричав "ура", сплясав в паре с каждым по этому поводу, мы снова расселись по столам и, ожидая закипания чайника, стали слушать рассказ героя.

- Вся Заболотская трагедия произошла на почве моей страстной, нестерпимой любви... - начал парень и затянулся трубкой.

Потомив нас паузой, он выпустил дым, едучий, как из паровозной трубы.

- Мда, из-за моей неукротимой любви к мировой революции! - Он вздохнул, развеял дым рукавом и, грустно поникнув рыжим чубом, добавил: Настоящая любовь всегда непонятна и всегда требует жертв.

Мы сидели затаив дыхание, не в силах связать происшествие на станции Заболотье с мировой революцией. Даже Быляга и тот рот разинул.

- Заболотье наше, известно, - самая захолустная станция, хотя есть в ней немало обывателей, есть каменные дома, почта, аптека. Были капиталисты и эксплуататоры, которых мы свергли. А вот библиотеки не было. Вся моя образованность, начитанность - от аптекаря. Работал я еще до революции пробирным мальчиком. Не думайте, только пробирки мыл. Аптекарь в заболотской жизни так запустился, так запьянствовал, что все свои книжки пустил в расход, на заворачиванье пузырьков, бутылок и на обертки для порошков. С болью в сердце рвал я на это дело недочитанные страницы, полные тайн... Отсюда у меня нетерпимость в характере. Есть такая черта.