Тридцать три - нос утри - Крапивин Владислав Петрович. Страница 25
– У наших не убавится, а ты по своей щас поимеешь... – И нацелился разлапистым валенком дать чужаку пенделя.
– Пятеро на одного, – уныло сказал Винька.
Длинный Эдька засмеялся:
– Чё пятеро-то! Выбирай кого хочешь!
Да, Винька знал: скопом не полезут. Не было во времена Винькиного детства такого подлого обычая, чтобы все на одного. По крайней мере, среди ребячьего народа – не было. Но Винька понимал: отмахаешься от одного, тут же выставят другого, третьего... Да и как отмахаешься, если руки ослабли и внутри от страха – будто безвоздушное пространство?
Но счастливая судьба в тот день помогала Виньке! На помощь примчались Шурилёхи. Как люди Робин Гуда! Они друг на друге съехали сверху и мигом разобрались в обстановке.
– Ширяйчик, а ну, кончай! Это же Греев из нашего класса! Он Ягу всегда провожает! Чего такого!
– Чего ему от Яги надо-то... – пробурчал Эдька. Уже без агрессивности.
– Закорешились, вот и ходит с ней, – сказал один Шурилех (кажется, Шурка). Дело, мол, обыкновенное.
Тот, что в телогрейке и в большущих валенках (маленький, а настырный), непримиримо заявил:
– Корешились бы в школе, а не на нашей горке. Ходят тут...
Другой Шурилех объяснил ему, неразумному:
– Ты, Груздик, соображай, на кого скёшь. Он за Ягу даже Пузырю один раз рожу начистил.
Пятиклассник Эдька Ширяев был не лишен сообразительности и благородства (потом Винька в этом убеждался не раз). Груздику Эдька натянул шапку на нос, а Виньке сказал:
– Так бы и объяснил сразу... А ты, Валька, тоже: по уму ничего не скажешь, моргаешь только.
– Я не просто моргаю. Я хотела снег за шиворот тому, кто полезет...
Тогда все засмеялись (даже Груздик) и Винька сразу сделался почти что свой.
А скоро он стал законным соседом этих пацанов с Зеленой Площадки. Потому что в декабре Людмила, Николай и Галка перебрались в дом над оврагом. Этот адрес подсказала Виньке бабушка Кудрявой. Услышала от него, что старшая сестра с мужем и дочкой маются без жилья, и помогла.
Николай часто уезжал, Винька ночевал у сестры, помогал возиться с Галкой (она была добрая и совсем не ревучая). А от дома тети Дуси до мазанки Зуевых в овраге – рукой подать. Съедешь на лыжах-коротышках до Туринки, а там вдоль кустов до “хуторка” метров двести...
Мама и бабушка Кудрявой привыкли к Виньке, смотрели совсем как на своего. С бабушкой Винька и дрова пилил, и печку растапливал, и однажды помог починить перекошенную дверь.
– Халупа эта при царе Александре построена, – бодро жаловалась бабушка. – Еще моим старым дядюшкой, который купил этот участок за копейки. Одиночка был и чудак, прости его Господи... Вот снесет нас однажды паводком, куда денемся?
В халупе были кухня и комната – низкая, но просторная – с четырьмя кривыми окошками на две стороны. Стояла в комнате обширнейшая кровать со спинками в виде лебедей, выгнутых из железных прутьев. На ней спали бабушка и Кудрявая. А еще одна кровать – узкая и простая, как солдатская койка, – была мамина.
Был здесь также стол под синей клеенкой, посудный “буфет”, этажерка с книжками, дощатый облезший шкаф и разного (но одинаково старого) вида стулья. Среди этих неказистых вещей чужим выглядело тоже старое, но все же аристократическое пианино с медными подсвечниками. Кудрявая сказала, что это инструмент двоюродного дедушки.
Иногда она садилась к пианино и наигрывала разные мелодии. Некоторые – довольно бойко. В том числе и “Танец маленьких лебедей” хорошо известный Виньке.
– Тебя кто учил? – спросил он однажды.
– Мама.
Винька удивленно примолк. Кудрявая поняла.
– Мама ведь не всегда была сторожем...
– А... кем?
– Она в клубе работала и в библиотеке... А потом мы сюда к бабушке в эвакуацию приехали из Дмитрова. Тут уж какая работа нашлась, такая и ладно...
Винька чуял: что-то здесь не так. Но с расспросами не лез. И про отца Кудрявую не спрашивал. А однажды бабушка проговорилась, что отец умер еще до войны и даже до рождения Кудрявой, за два месяца.
– Ниночка тогда так изводилась, бедная. Может, потому Валечка и родилась такая... А Константина, папу ее, ох как жалко. Видный был мужчина, пост занимал, и вдруг в одночасье...
Что “в одночасье”, было неясно. И Винька подумал: “Может, тоже синие фуражки ?”
Незадолго до Нового года бабушка попросила:
– Не мог бы ты, Виню шка, нынче заночевать у нас? Меня вечером в гости позвали, друзья-подруги собираются, что были в санитарном поезде, а Нина опять на дежурство уйдет. А Валентина-то наша такая трусиха, если за окнами темно, ни за что одна дома сидеть не будет...
Винька обмер. Представил сразу это “за окнами темно”. И заснеженную халупу на отшибе от всякого другого жилья. А если еще и свет отключат на ночь? Такое в ту пору случалось нередко.
Звонким от искусственной храбрости голосом он пообещал:
– Я... ладно! Конечно!
– Дома-то отпустят?
Тут бы и спохватиться: “Ой, я не знаю... Могут не отпустить. Мама за меня всегда так беспокоится”. Но черт его дернул за язык:
– Людмила отпустит! Я все равно сегодня хотел у нее спать.
Людмила, конечно, отпустила:
– Давай охраняй свою Кудрявую. Дело рыцарское.
Ей-то что! Хорошо ей в доме, полном людей...
К Зуевым Винька отправился в восьмом часу. По оврагу идти было не страшно, светила круглая луна. Да и Людмила, накинув пальто, долго смотрела с “палубы” Виньке вслед. И лыжи так весело: хрусть-скрип, хрусть-скрип. Не робей, мол.
Бабушка накормила Виньку и Кудрявую вареной картошкой с молоком, постелила Виньке на узкой, “Ниночкиной” кровати и ушла. Сказала на прощанье:
– К полуночи приду обязательно. А вы допоздна не сидите, ложитесь спать, я дверь своим ключом отопру...
Винька и Кудрявая сели в комнате к столу – плести корзинки и мастерить из фольги цепи для елки.
– Кудрявая, включи радио. Погромче.
– Ага, включи... У нас его отцепили, потому что за три месяца не плачено...
“Начинается”, – обреченно подумал Винька. И даже разозлился на Кудрявую. Про себя, конечно.
– Винь, ты чего молчишь?
– А чего говорить-то?
– Винь, ты что-нибудь говори... А то мне кажется, будто по чердаку кто-то ходит. Скрипит...