Тридцать три - нос утри - Крапивин Владислав Петрович. Страница 67
Винька возбужденно походил по пустой квартире. Нужно было совершить что-то основательное. Бесспорное. А то в последнем поступке была, по правде говоря, некоторая двоякость. Конечно, нехорошо запирать людей в уборной, но, с другой стороны, Закаблукин был вредный мужик, всегда орал на ребят, если они оказывались у его огорода, когда играли в пряталки или в партизан. Значит, Винькину диверсию можно было расценить и как подвиг мести.
Нет, дальше все должно быть без капельки сомнения...
Чтобы успокоиться, Винька опять примерил перед зеркалом портупею с кобурой. Ну, конечно на таком штатском пацане амуниция выглядела не как на офицере... И все-таки здорово! Жаль, что нельзя гулять так все время, засмеют. Но если игра в войну, тогда в самый раз. Винька похлопал по кобуре... И в этот момент его кольнула догадка. Что надо сделать.
Нет! Это ни в коем случае... Он же обещал папе!
Ну да, обещал. А что может быть хуже поступка, когда мальчишка обещает, а потом нарушает строжайший запрет? Тут уж никаких сомнений.
А чем уравновесить это скверное дело? Ведь третий хороший поступок должен быть таким же основательным, только со знаком добра! Что сделать?
“Ты ведь знаешь, что ”, – сказал себе Винька. Или не он это сказал? Может, Глебка? Он не появлялся после битвы на пустыре, а тут словно опять задышал у плеча.
“Страшно подумать, как мне влетит”, – пожаловался Винька. Себе и Глебке. С душевным стоном.
“Зато уж тогда-то все будет наверняка ...”
Винька обвел глазами комнату. Подумал с последней надеждой: “А может, папа взял его с собой?”
Но офицерские брюки и китель с погонами висели на спинке стула, отец ушел по ”гражданским” делам в обычном костюме. Смешно думать, что при этом он взял пистолет с собой.
Но, если не взял, то куда убрал?
Оружие положено запирать. Не из недоверия к родным, а просто по уставу.
Винька подергал ящики отцовского стола. Они выдвигались свободно, лежали там лишь бумаги и всякие привычные вещи.
А фанерный шкаф-гардероб оказался заперт!
Ох, папа, папа! Это же не железный оружейный ящик!
На столике у зеркала Винька взял оклеенную ракушками коробку – в ней было полно всякой дребедени. В том числе и разные ключики. Он почти сразу нашел подходящий...
Казалось, вся полутьма шкафа дохнула на Виньку запахами кожаной амуниции и оружейной смазки. Тяжелая черная кобура висела прямо перед Винькой. Она держалась на узких ремешках, пристегнутых к длинному поясу. А тот был зацеплен за вешалку.
Винькины ноги стали слабыми, как сварившиеся макароны.
Трясущимися руками... (вообще-то выражение “трясущимися руками” ужасно старое, затертое, но как еще скажешь, если пальцы и правда не слушаются?) Винька расстегнул кобуру.
Вытащил тяжелый ТТ.
Внутри у Виньки была застывшая пустота, и посреди этой пустоты висело сердце. Оно сжималось и разжималось редкими толчками. Толчки отдавались в ушах и в затылке.
Винька постоял, впитывая ладонями “убойную” весомоть армейского пистолета. Но этого было мало. Надо делать полностью, что задумано.
Винька вытащил скользкую обойму, сунул в карман. С натугой отвел затвор: нет ли в стволе патрона? Его не было. Тогда Винька щелкнул взведенным курком. Отвел курок, снова щелкнул. И еще...
Он прицелился в печную трубу за окном, на крыше соседнего дома. Надавил спусковой крючок еще раз – представил, как грохнуло и от трубы полетели кирпичные брызги.
Теперь хватит... Но он не удержался от соблазна, вытащил рогатку и погрузил питстолет в свою кобуру. Кобура отвисла, портупея натянулась. Винька посмотрел на себя в зеркало. Растрепанный, испуганный, но... все-таки видится и что-то боевое. К тому же, он чувствовал себя теперь спокойнее. Наверно, есть у настоящего оружия такое свойство – вселять в человека уверенность.
Потом Винька все сделал в обратном порядке: всунул обойму, вложил пистолет в отцовскую кобуру. Поправил ее, чтобы висела как раньше. Запер шкаф. В свою кобуру снова положил рогатку... Опять бухало сердце. Чтобы успокоиться, Винька сказал себе и Глебке:
– Вот и делу конец.
“Еще не все, – сочувственно возразил Глебка. – Этому делу конец. А другому, последнему скоро только начало...”
Да, оставалось главное. И отступления не было.
Потому что самое доброе, самое честное дело – если ты ужасно виноват и сам признаёшься в этом. Несмотря на стыд и страх суровой расплаты.
Другого противовеса для случая с пистолетом найти было невозможно. Разве что задержать шпионов или спасти кого-нибудь, как Глебка. Но где их найдешь – шпионов или утопающего?.. Да и в этом случае на душе у Виньки осталась бы вина перед отцом, осталась бы неправда . И значит – частичка Тьмы...
Отец вернулся около шести вечера. Этого возвращения Винька и боялся, и томительно ждал: уж скорее бы! И стыдливо гадал: что же папа скажет и что сделает с ним, с Винькой?
И вот он пришел...
– А где мама? – слабым голосом спросил Винька.
– Зашла на работу что-то насчет отпускных документов уточнить... А ты отчего кислый? Нездоровится?
– Нет... я... здоровится. Все в порядке... А буфет купили? – И не расслышал, что ответил отец.
“Господи, при чем тут буфет? Что за ерунда в голове!.. Пользуйся, дурак, что мамы нет, без нее проще... Не тяни резину!”
Винька сходил на кухню, оставил там портупею с кобурой (он до сих пор таскал их на себе). Вернулся в комнату. Отец за столом перебирал свои конспекты лекций.
– Папа...
Тот сразу почуял неладное. Повернулся на стуле.
– Что случилось, Винтик?
“Пока еще “Винтик”. А потом... Все равно! Если ты сию секунду все не скажешь, будешь лилипутом! Это – клятва!”
– Папа... Я трогал твой пистолет... Я... доставал его из кобуры, вынимал обойму и щелкал...
Отец положил тяжелые ладони на спинку стула, подался к Виньке.
Винька только сейчас вдруг увидел, какие у отца загорелые руки. И лицо тоже загорелое. А вокруг серых глаз – светлые лучики-морщинки. Глаза смотрели не по-командирски, с беспомощностью штатского человека. Но не долго. Почти сразу лучики исчезли, глаза сузились.
– Зачем? – тяжело спросил отец.