Неприкосновенный запас - Яковлев Юрий Яковлевич. Страница 28

Нет, он не такой, этот Коперник. Молчаливый, угрюмый, с палкой в левой руке.

Я бросился в школу. Тротуар был узок, улицы были малы. Город мал. Весь мир был мне не по росту - вырос я из этого мира.

Добежал до школы. Ворвался. Ринулся вверх по лестнице. Я никого не видел, не слышал! Стоп! Кабинет химии. Я перевел дух и робко приоткрыл дверь:

- Можно!

Учитель сидел за большим столом, уставленным колбами, пробирками и ретортами. Он был похож на древнего алхимика, корпевшего над философским камнем.

- Заходите.

Я вошел осторожно, словно кабинет был заминирован. Куда девался мой исполинский рост!

Я подошел к учителю и сказал:

- Простите меня.

- Ты не о том говоришь, - промолвил он в ответ. - Ты совсем не то хочешь сказать.

Он видел меня насквозь, заранее знал, что я хочу сказать.

Я еще раз поднял на него глаза и - с головой в холодную воду!

- Я, кажется... Я хотел пошутить...

Я говорил и не верил сам себе. Я возводил на себя напраслину, и у меня не хватало сил удержаться. И все же я сказал:

- Может быть, мне показалось... И я не знаю, что мне теперь делать, как мне жить?

- Расскажи, как было дело, - приказал Коперник.

И, запинаясь, тяжело дыша от возбуждения, я стал рассказывать про парня, облитого солнцем, про маску, похожую на забрало, про дыхательную трубку... Я говорил, говорил... Я боялся замолчать, словно стоило мне остановиться - и учитель тут же произнесет приговор. Наконец я выговорился, мне нечего было уже сказать, я уронил голову и стал ждать. Меня познабливало, хотя на улице было тепло.

Учитель дослушал меня молча. Потом достал плоскую коробочку сигарет "Прима" и, прежде чем закурить, долго вставлял сигарету в мундштук. Он медлил, тянул время. Ему, наверное, надо было все обдумать, взвесить, прежде чем выносить приговор.

- Ты никому об этом не рассказывал? - спросил он.

- Не-ет.

- Тяжело тебе было носить этот груз...

Коперник закурил, затянулся, выпустил струйку дыма.

- Надо оглядываться, - вдруг сказал он. - Что бы ты ни делал, надо оглядываться. И смотреть вперед. А ты струсил.

- Теперь уже поздно, - сказал я.

- Никогда не поздно. Люди всю жизнь оглядываются, вспоминают. Никогда не поздно. - И вдруг как бы потеплел, положил мне на плечо руку и сказал: - Поезжай туда, на зеленую речку. Попробуй разыскать того парня. Попробуй!

Как это я сам не сообразил? Давно надо было съездить туда, на зеленую речку. Почему я этого не сделал? Боялся? А вдруг!.. Легче было забыть. Затиснуть этот случай подальше, в темный уголок, выбросить его из памяти. Но бывают минуты, когда весь ты высвечен и в твоей душе не остается ни одного темного уголка. Ничего не утаишь. Это Наиля высветила меня, моя любовь к Наиле. "Я тебя вижу хорошо". Она так и сказала. Правда, в моих мечтах, но сказала. Любить - значит видеть хорошо... Мен сени джуда яхши кораман.

- Я бы на твоем месте давно съездил на зеленую речку, - сказал учитель химии. - Хочешь, поедем вместе?

Он стоял на берегу, облитый солнцем, плечистый, на правой коленке вишневой корочкой запеклась ссадина. Ветер трепал его легкие, светлые волосы. В одной руке он держал плавательную маску с овальным смотровым стеклом, а на плече дыхательная трубка поблескивала, как оружие.

- Вы так завладели моим сердцем, моей душой, всем моим существом, что с этого дня судьба моя всецело зависит от вас... Ты никогда не держала в руке сердце? Это все равно что держать птицу: теплый комочек, который тревожно вздрагивает.

Я тебя хорошо вижу.

ИВАН-ВИЛЛИС

Памяти

Бориса Николаевича Полевого

1

Сколько я себя помню, мы жили над озером в рубленом трехэтажном доме. Улица кончалась под нашими окнами, и дальше шел пологий спуск к воде, поросший кустами ежевики и редкими кряжистыми вязами. В мощном стволе одного дерева зияла большая дыра - след удара шаровой молнии. Как-то ночью весь дом был разбужен оглушительным треском, напоминающим взрыв. Дом качнуло, стекла задребезжали. А утром в теле старого дерева обнаружили пахнущее горелым круглое окно. Если посмотреть в него со стороны озера, виден наш дом: серебристые от времени бревна и покрашенная ярким суриком крыша с трубами и антеннами. А если обойти дерево и заглянуть с другой стороны - синеет вода.

Озеро, как старое помутневшее зеркало, отражало весь окружающий меня маленький мир: насосную станцию, мачты электропередачи, фонари, густую щеточку камышей, облака и далекие синеватые горы, которые всегда казались мне недоступными и нереальными. Когда поднимался ветер и вода покрывалась морщинками - отражение коверкалось и получалось, что озеро не отражает, а передразнивает, как кривое зеркало.

Однажды, возвращаясь домой из школы, я увидел странную машину с выпуклыми старомодными фарами и брезентовым верхом. Крылья у нее были ребристыми, а сзади, как живая круглая печать, виднелся запасный баллон. Эту машину с криком и гиканьем катила по мостовой ватага ребят. Я хотел было тоже принять участие в этой забаве, но ребят было так много, что мне не хватило места, и, размахивая сумкой, я побежал рядом. В кабине я увидел большого краснолицего человека в брезентовом плаще с капюшоном, похожим на слоновое ухо. Не обращая внимания на гиканье ребят, водитель спокойно держал руки на баранке руля, словно машина шла своим ходом.

А к концу дня я столкнулся со странной машиной у подъезда нашего дома. Теперь я мог внимательно рассмотреть ее. Она была цвета жухлой травы и сильно побита - сразу видно: много поездила, много повидала на своем веку. Вообще она больше напоминала трудягу-грузовичок, чем легковушку, но для грузовичка была слишком мала. Рассматривая странную машину, я вдруг обнаружил под колесами чьи-то ноги в высоких сапогах. "Человек попал под машину", - подумал я и почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Но в это время ноги зашевелились, задвигались, и из-под машины, пыхтя и отдуваясь, выбрался полный человек с красным одутловатым лицом и с остатком бурых вьющихся волос, которые венком лежали на большой тяжелой голове. Незнакомец, которого я принял за жертву уличного движения, поднялся на ноги и стал отряхивать жесткий брезентовый плащ.