Неприкосновенный запас - Яковлев Юрий Яковлевич. Страница 36

Я был жив, у меня только болело плечо, а он уткнулся в дерево, разбитый, исковерканный, неживой.

Мне стало нестерпимо страшно. Я поднялся на ноги и побрел прочь...

Целый день я слонялся у озера, не решаясь подойти к разбитому автомобилю. У меня болело плечо, и я все время трогал его здоровой рукой. Но эта боль ничего не значила в сравнении с той неотступной горечью, которую я испытывал от мысли, что из-за меня старый фронтовой автомобиль "Иван-виллис" теперь стоит в кустах ежевики разбитый, неподвижный, неживой. И раздавленные ягоды алеют на капоте, как капли крови.

Когда на исходе дня я пришел домой, разбитая машина была окружена зеваками. Дядя Аполлон стоял тут же, бледный, растерянный, поглаживал рукой раненого друга. И молчал.

Вокруг шли пересуды. Одни говорили, что это хулиганы из баловства спихнули машину под откос. Другие обвиняли неудачливых угонщиков. Дяде же Аполлону, казалось, было все равно, кто был виновником гибели "Ивана-виллиса".

Явился покупатель. Он постоял у разбитой машины, почесал затылок. Потом сам себе сказал: "Может, это к лучшему". И ушел.

Что к лучшему? То, что "Иван-виллис" разбился?

Вечером я отправился к дяде Аполлону.

Я застал его в кухне, около большого оцинкованного корыта. Лицо его было красным, волосы слиплись, на лысине поблескивали бисеринки пота, а большие сильные руки были по локоть в белой пене.

Он стирал, широко и яростно двигая руками, словно вместо мыла держал рубанок и стругал доску.

- Дядя Аполлон, - тихо произнес я.

Он обернулся, посмотрел на меня через плечо и ничего не сказал. А я остался стоять за его спиной и ждал, когда он заговорит со мной.

- Ты что пришел, Валера? - наконец спросил он.

- Дядя Аполлон, это я... съехал на "Иване-виллисе".

Я думал, что дядя Аполлон накричит на меня и выгонит прочь. Но мой друг даже не изменился в лице. Только внимательно посмотрел на меня и сказал:

- Ты же мог разбиться, разумеешь?

- Лучше бы я погиб! - вырвалось у меня.

- Глупости! - Дядя Аполлон энергично махнул рукой, и на пол плюхнулись клочья мыльной пены. - Ты же хотел спасти его от позора. Спасибо тебе, Валера.

Дядя Аполлон замолчал, а потом мотнул своей головой и сразу перенесся в далекие годы, благо они всегда были рядом с ним.

- За несколько дней до победы ему тоже досталось. Рядом легли две мины. Тут судьба надолго разметала всех троих. Я очутился в одном госпитале, майор - в другом, "Иван-виллис" - на ремзаводе. Потом я долго разыскивал Командира. А "Иван-виллис" сам нашелся.

Дядя Аполлон через силу улыбнулся.

А перед моими глазами возник Командир, стоящий у окна, двумя руками опершись на палку. Я увидел его воспаленные веки, сизые волосы, выбившиеся из-под фуражки, глубокие складки у рта. Никогда еще чужие страдания по-настоящему не волновали меня. Но в эту минуту я почувствовал боль старого воина.

- Где же взять денег на врача из Сибири? - участливо спросил я.

- А? Денег? - дядя Аполлон вытер руки о фартук. - Деньги дело наживное.

- Я буду вам помогать! - воскликнул я, даже не подумав о том, как я смогу это сделать.

Но моя готовность тронула дядю Аполлона, и он заговорил со мной очень доверительно:

- Командир с больными ногами беспомощен, как ребенок. Я за него в ответе перед всем полком. Перед теми, кто жив и кого уже нет.

Дядя Аполлон поднялся, подошел к корыту и с яростью принялся тереть белье, словно оно виновато во всех его житейских бедах. А я сидел и наблюдал за его яростной работой. И вдруг дверь распахнулась - на пороге кухни стоял Командир.

Он был бледен, тяжело дышал, фуражка сдвинулась на затылок. Двумя руками опирался на палку. Его слегка покачивало от усталости. Сизые волосы беспорядочно налезали на глаза. У рта запали две глубокие жесткие складки. Я почувствовал, что ему очень больно.

Некоторое время он молча наблюдал за тем, как дядя Аполлон стирает, а тот не замечал гостя, и клочья пены, как стружки, вылетали из-под его рук.

- Где же твоя добрая хозяйка? - вдруг вместо приветствия произнес неожиданный гость.

Дядя Аполлон вздрогнул и вынул из корыта руки, виновато посмотрел на Командира.

- В отъезде, - робко сказал он.

- В отъезде? - не поверил ему майор. Он сделал несколько тяжелых шагов и буквально повалился на скамейку. - Я вижу, как она в отъезде. Сам стираешь?

Он спросил так строго, что уже невозможно было солгать, и дядя Аполлон, медленно вытерев руки, признался:

- Сам. Себе стираю... и вам... за компанию... Мне ничего не стоит.

Но Командир уже не слушал его. Он очень устал и был расстроен, раздражен. Голос его гремел на всю кухню.

- Послушай, Голуб! Наш полк фашисты не смогли разбить, а время многих бойцов уложило. Остались только мы с тобой да "Иван-виллис", - тут он усмехнулся, - наша единственная боевая матчасть.

Дядя Аполлон слушал, уронив на грудь свой могучий кумпол, на который не лезла ни одна каска. Он-то знал, что боевая матчасть разбита. Слушал, а потом, не поднимая головы и не глядя в глаза Командиру, сказал:

- Я говорил вам про сибирского доктора, который творит чудеса...

- Брось, Голуб, - Командир замотал головой, - не верю я в чудеса. Что, мне твой доктор новые ноги подставит? Не подставит! А со старыми уже сам бог ничего не сможет сделать...

Последние слова он произнес тихо, весь его запал кончился, силы иссякли.

И долгое время дядя Аполлон и майор сидели молча, обо всем они договорились, все поняли, но я-то знал, что самое страшное еще не сказано.

- Ну ладно, - сказал гость. - Заводи своего козла, отвезешь меня домой.

Он по привычке говорил с дядей Аполлоном командирским тоном, хотя время давно уравняло их, присвоило им одно общее звание - пенсионеры. Но отголосок прошлого был жив и одинаково дорог бывшему командиру и бывшему старшине.

- Опять не в порядке? Не заводится? - спросил он, видя, что хозяин не спешит выполнить приказ.

И тут дядя Аполлон поднял голову и маленькими прищуренными глазками посмотрел на Командира.

- Разбился "Иван-виллис", товарищ майор. Так разбился, что и костей не соберешь.

И дядя Аполлон махнул своей тяжелой рукой.