Ночная Мышь, или Первый полет - Кондратова Мария. Страница 15

Тогда Заяц решил нарисовать что-нибудь совсем простое и безобидное — например, букетик полевых цветов. Но цветочки у него вышли все как один увядшие и поникшие, а букет выглядел так, словно его долго и безуспешно жевала Печальная Икка. Кроха с вялым интересом наблюдала за его художествами, прихлёбывая чай и гоняя мух. Было совершенно ясно — радоваться она не собирается. Ни за что и никогда.

Лишь поздним вечером выбившийся из сил Заяц нашёл в себе решимость признаться: от его усилий нет никакого проку. А значит, остаётся лишь одно, Последнее Средство. Только оно может воскресить захандрившую кроху. При одной мысли об этом Зайцу становилось не по себе, а по спине ползли противные холодные мурашки. Но что не сделаешь для любимой Мыши?.. Надо — стало быть, надо.

— По-моему, кому-то пора отправляться спать, — заявил он самым бодрым голосом, чтобы скрыть своё нешуточное беспокойство, — а ну, марш в постель.

Мышь безропотно отправилась к себе в комнату. Ни словечка не возразила, бедняжка, ни разу не топнула лапой. У Зайца дрогнуло сердце, когда он увидел её поникшую фигурку в огромной, как парус, ночной рубашке на пороге детской.

— Спокойной ночи, Заяц, — уныло и послушно сказала она.

— Спокойной ночи, — ответил длинноухий мечтатель, стараясь, чтобы голос его звучал «как всегда».

Глава 18,

в которой вознаграждается храбрость и наказывается гордыня

Самая тяжёлая и мучительная битва на свете — это борьба с собственными сомнениями и страхами.

Прошло полтора часа, как Заяц принял решение идти, но он всё ещё не мог заставить себя тронуться в путь. Только когда настенные часы приготовились отбивать полночь, Верёвочный мечтатель наконец решился.

Убедившись, что кроха сладко посапывает в своей кроватке, Заяц стал тщательно и неторопливо собираться в долгий ночной поход через лес. Лапы у него при этом слегка дрожали. Он достал из кладовки старенький фонарь и вставил в него новую свечу, сунул в карман моток крепкой верёвки, повесил на шею компас и, оглядев себя в зеркальном стекле серванта, решил, что совершенно готов к предстоящему переходу. Вот только идти ему не хотелось…

Отступившие было страхи набросились на длинноухого с новой силой. Заяц не боялся ни шторма, ни урагана, но (и у старых моряков бывают свои слабости) он до смерти страшился ночного леса. На один миг Верёвочный Заяц даже задумался малодушно, а не отложить ли поход… Ну хотя бы до завтра — авось ночь выдастся не такая тёмная… Но тут же застыдился подобных мыслей.

«Стареешь, длинноухий, сам знаешь, ни одна ночь не бывает достаточно хороша для похода через Нечаянный Лес… — укорил себя бравый моряк, застёгивая оранжевую жилетку и подальше убирая любимую трубочку. — Если со мной что-то случится, норушка присмотрит за девочкой», — подбодрил он себя, и шагнул за порог в самую темень — точно в чернильницу нырнул.

Тут же скрипнула дверь, ведущая в комнату Ночной Мыши, и малютка выглянула в столовую. Никого. Негодованию её не было границ.

— Ну вот, я так и знала… — гневно шептала Мышь, стаскивая с себя ночную рубашку и ища верёвочку, чтобы подпоясать спадающие штанишки. — Я так и знала, что этим всё кончится! Его нельзя оставлять без присмотра! Стоило мне только на минуточку прилечь, стоило мне только на секундочку задремать… И вот результат! Куда, ну куда его понесло на ночь глядя?! — поинтересовалась она у своего отражения в круглом окне, натягивая жёлтую шляпу как можно глубже на уши. — Разве в его возрасте можно ночью гулять по Лесу одному?! — возмущалась кроха.

Она засунула за пояс тяжеленный пестик для растирания пряностей и теперь чувствовала себя гораздо уверенней. Оконное отражение молчало. Ему, отражению, было все равно.

Мышь приоткрыла дверь и, зажмурившись (чтобы было не так страшно), выскочила на крыльцо, а там, открыв глаза, с удивлением обнаружила, что прекрасно ориентируется во мраке. Видела она всего ничего — не дальше кончика собственного носа, но при этом отчётливо представляла, где впереди начинается кустарник и в какую сторону нужно идти, чтобы уткнуться, в конце концов, прямо в бизань-мачту. На миг рукокрылая непоседа замерла, наслаждаясь новым и непривычным «ночным чувством», но тут где-то вдалеке мелькнул огонёк фонаря, который нёс Верёвочный Заяц, и Мышь, ни о чём больше не думая, устремилась за ним.

Ох, и натерпелись же оба наших путешественника страху в эту ненастную ночь! Ветер шумел в кустах, словно неосторожный хищник. Гнилушки светились из темноты жадными зелёными глазами неведомых тварей. И даже старые, хорошо знакомые пни, точно сговорившись, напоминали о всяких кошмарах — мыслимых и немыслимых. Но вздыхая, а временами и замирая от ужаса, Заяц всё-таки пробирался вперёд и только вперёд, а Мышь следовала за ним. Ей было легче, чем Зайцу, кроха так боялась потерять из виду фонарик, что просто не успевала испугаться чего-то ещё.

Короткими перебежками Заяц и его подопечная миновали край молодого березняка и вышли к Бобровому ручью. Отсюда было рукой подать до дерева, где поселилась птица с голубым хохолком. Сегодня ночью в дупле «мистера Смита» было весело и шумно. Там играла громкая музыка, и раздавался оживлённый птичий щебет. Вещая Птица Людмила устроила вечеринку. Поэтому все деревья на её пригорке были иллюминированы маленькими электрическими лампочками-свечками, похожими на те, что бывают в новогодних гирляндах.

«Смеются…» — с тоской подумала Мышь, замирая на брёвнышке посреди ручья. Ей же было совсем не до смеха, прямо за бобровой плотинкой начиналась «самая чаща», куда приёмная дочка Верёвочного Зайца и днём-то никогда не наведывалась, не то что ночью. Но отступать было уже поздно. Да кроха и не умела отступать. Она вздохнула ещё раз, спрыгнула на берег и нырнула в чащу, вслед за бегущим впереди огоньком.

Здесь, в сердцевине Нечаянного Леса на каждом шагу попадались поваленные стволы деревьев. Перебираясь через них, Мышь совсем выбилась из сил, да и Зайцу приходилось несладко. Иногда ему начинало казаться, что он заблудился, но компас утверждал, что это не так, а Верёвочный романтик, как всякий моряк, доверял компасу.

В конце концов, каким-то чудом они всё-таки вышли к укромной поляне, притаившейся глубоко в чаще. Посередине поляны росло Дерево. Именно так, Дерево — с большой буквы. На него, право слово, стоило посмотреть. Это было, пожалуй, самое огромное и самое древнее дерево в Нечаянном Лесу. Его толстые корни уходили, вероятно, к центру земли, а ветви вздымались, словно тысяча рук, одновременно протянутых к небу. В середине дерева чернело Дупло, ещё более тёмное и зловещее, чем ночной мрак.

Дерево с Дуплом было главной целью путешествия, предпринятого Зайцем, и он направился прямо к нему. Мышь предпочла затаиться поодаль и посмотреть, что будет дальше.

Поправляя на ходу оранжевую жилетку, которая за время пути растеряла содержимое доброй половины карманчиков, Верёвочный мечтатель шёл на Дерево, словно сказочный рыцарь на дракона. Он размахивал фонариком и кричал что есть мочи:

— Эй вы там! Выходите-вылетайте! — ему было очень страшно, как это обычно и бывает с героями…

(Многие считают, что настоящие герои никого и ничего не боятся. Но быть бесстрашным — ещё не подвиг. Кошки не боятся мышей, а многие девочки наоборот. Однако никто не скажет из-за этого, что кошка — настоящий герой. Подвиг на пинается с победы над собственным страхом. Для африканского охотника подвиг — не испугаться льва, для маленькой девочки подвиг — не испугаться мышки. Потому я и говорю, что Заяц поступил, как настоящий герой. Он был до смерти перепуган, но несмотря на это продолжал идти вперёд).

Лес откликнулся на его зов шелестом мягких кожистых крыльев. Ночная Мышь задохнулась от удивления, она первый раз видела столько своих сородичей вблизи. Серые, чёрные, тёмно-коричневые летучие мыши кружили над поляной, словно охапка подброшенных в воздух замшевых перчаток. Их перемещения на первый взгляд казались резкими и беспорядочными, но на самом деле они двигались слаженно и по-своему красиво. Время от времени, то одна, то другая летучая мышь описывала низкий круг над поляной и, пролетая над головой Верёвочного Зайца, осторожно касалась своими крыльями кончиков его ушей. Заяц вздрагивал и смущённо хихикал — он боялся щекотки. А летуньи вовсе не имели в виду ничего плохого, им просто было любопытно посмотреть вблизи на чужака-чудака, который в кои-то веки наведался к ним в гости. Над поляной плотной осязаемой пеленой повис звук мягко хлопающих крыльев, еле слышное попискивание и свист.