Грозовая степь - Соболев Анатолий Пантелеевич. Страница 9
— Да-а, — задумчиво сказал отец. — Вытравить из нас эту крестьянскую закваску нелегко. Рабочий класс тем и силен, что он сплочен, гуртом держится. А вот крестьяне никак еще понять не могут, что им дает колхоз, общий труд. И разбредаются, как овцы у плохого пастуха. Но ничего! — Голос отца затвердел. — Мы их сгуртуем! Поймут. Это попервости туго, а потом не растащишь.
Глава восьмая
В избе-читальне организовали курсы по ликвидации безграмотности — ликбез. Заведовала этими курсами Надежда Федоровна, а мы у нее были помощниками. Мы — это Степка, Федька, я и Аленка-тихоня. Надежде Федоровне без нас, конечно, не управиться было бы со всеми неграмотными в нашем селе — не разорваться же ей одной на всех.
Открывать ликбез пришел отец. Он был побрит и от этого казался помолодевшим. Высокий, плечистый, в зеленой гимнастерке и синих галифе, обшитых кожей, он походил на красного командира, каким он и был когда-то.
Учиться на ликбез пришел народ пожилой, бородатый. Сидели за столами, смущенно покашливали в черные кулаки. Те, которые помоложе, толпились на крыльце, курили, натянуто похохатывали. Видно было, что волнуются и любопытно им, как эта учеба происходить будет. Я в первом классе тоже такой был.
Председательский стол покрыт красной сатиновой скатертью, на столе графин с водой и колокольчик. Над рамкой с портретом Ленина, на котором запекшаяся кровь Фили Арепина, прибит кумачовый плакат: «Долой неграмотность!»
Отец и Надежда Федоровна пошептались, и отец попросил всех занять свои места. Одернул гимнастерку, позвонил в колокольчик, подождал, когда стихнет гомон, и торжественно начал:
— Товарищи граждане нашего села! Сегодня мы открываем курсы ликбеза. От имени районного комитета ВКП(б) я приветствую вас, сознательных граждан нашего села, за то, что вы пришли сюда грызть гранит науки. — Взгляд отца задержался на беззубом деде Черемухе, отец досадливо крякнул и поправился: — Ну, грызть не грызть, а, в общем, уму-разуму набираться. Владимир Ильич Ленин говорил: «Учиться, учиться и учиться». А Владимир Ильич шибко грамотный человек был, он все языки знал: он мог по-германскому говорить, по-французскому, по-турецкому и по разному другому. Вот какой человек был наш Ильич. И то он все время учился. Я вот тоже обязуюсь немецкий язык изучить и за пять групп испытание сдать, потому как без грамоты теперь нельзя в нашей стране. Жизнь мы новую строим, а тут некоторые расписаться не умеют. Письмо придет — бежим к соседу, чтобы прочитал. А теперь вы читать сами научитесь и сами писать письма будете своим дорогим сынам или любезным знакомым.
Отец передохнул и торжественным голосом объявил:
— Районный комитет ВКП(б) постановил ликвидировать безграмотность в нашем селе как родимое пятно капитализма! Нам не к лицу, товарищи, таскать на себе родимые пятна буржуазии! Мы теперь какую жизнь строим? — Отец оглядел всех и сам ответил: — Светлую жизнь строим! Да как же при этой нашей светлой жизни оставаться темным, неграмотным человеком?! Нельзя этого допустить! И Советская власть, и наша родная партия ВКП(б) не допустят! Вот вам мое твердое слово.
Отец поглядел на Надежду Федоровну и улыбнулся. Улыбка на угрюмоватом и корявом отцовском лице всегда была внезапна и ослепительна, как молния. И всегда хотелось тоже улыбнуться в ответ.
— Я вот тоже совсем неграмотный был до революции, академий я не кончал, я эти академии в гражданскую прошел. Парнем был, не знал, что дальше Бийска находится. Лес, думал, и все. Германская началась. Где, думаю, эта Германия находится? Гадал, гадал, так и не нагадал. За лесом, думаю, где-то за горами, не иначе. А теперь вот я изучаю географию, Надежда Федоровна меня учит, где какая, значит, страна находится. Правда, когда я из Франции бежал, то много стран прошагал пешком, а вот на карте, где они находятся, не показал бы. А учеба, она глаза открывает. Книжку или учебник прочтешь и вроде пошире глядеть стал. Вот, к примеру, по степи идешь — далеко видать, верно? А на бугорок взойдешь — еще подальше глянешь. Так и с книжкой. Ее прочтешь — будто на горку взобрался, видать подальше. А вся грамота начинается, сказать вам по правде, с первой буквы. Значит, давайте сознательно учиться и нашу светлую жизнь строить.
Потом говорила Надежда Федоровна и рассказала, как будет идти обучение.
Потом мы, ее помощники, раздали по столам чистые листки бумаги и карандаши. Надежда Федоровна вывела на доске большую печатную букву «А», и все начали ее срисовывать в свои листки. Мы стояли каждый около своего прикрепленного старика или старухи. Федьке достался его собственный отец. И Федька сразу заважничал. Поглядывал, как потеет над буквой его отец, и наставительно говорил:
— Не так, не туда палочку ставишь. Не так.
Федькин отец покорно хлопал глазами, а я вдруг вспомнил, как он выдрал Федьку за семечки.
Стоял у них в чулане мешок с семечками. Мы всей оравой паслись у этого мешка. Однажды пришли к Федьке и застали такую картину. Пьяный Федькин отец, пошатываясь над мешком, звал сына:
«Слышь, поди-ка сюда! Оглох?»
Федька, боязливо косясь на отца, делал вид, что идет, а сам только переступал на месте. На всякий случай плаксиво морщился.
«Не швыркай соплями-то! Иди сюда! Кто это семечки таскает?»
«Не я, тять», — захныкал Федька.
«Сейчас я их на замок закрою — не подлезешь, паршивец!»
Федькин отец покачнулся, собрал верх мешка в узел и замкнул его на тяжелый амбарный замок.
«Вот, козел вонючий!» — и огрел Федьку вожжами два раза, на всякий случай, на будущее.
Федька пошвыркал носом, размазал слезы, поглядел, далеко ли ушел отец, и закружил вокруг мешка, как кот возле горячей лапши.
«Фокус-мокус, — сказал он и снял замок с мешка через верх. Насыпал полные карманы семечек и снова продел узел мешка в дужку замка. Победоносно поглядел на нас и сказал: — Вот, козлы вонючие…»
А сейчас Федька стоит над отцом и с полным сознанием превосходства твердит свое:
— Не так… Не так, сюда вот закорючку надо, а ты куда?
Вконец расстроенный отец смотрит на сына и не знает, что делать. Кончается тем, что Надежда Федоровна замечает важничанье Федьки, отгоняет его от отца и сама показывает, как надо писать букву.
А мой отец ходит между столами, и с лица его, посветлевшего и какого-то растроганного, не сбегает улыбка. Видать, он очень доволен, что вот сидят взрослые люди и учатся писать. Иногда я вижу, как он переглядывается с Надеждой Федоровной, и глаза его становятся мягкими, а учительница вспыхивает и склоняется над очередным бородачом. Мы тоже не без дела, тоже стараемся показать, как надо писать, как брать карандаш, и видим, как неумело держат их узластые, огрубевшие пальцы, привыкшие к вожжам, плугу и вилам, и как с трудом выводят они такие простые, на наш взгляд, палочки.
Отец позвонил в колокольчик на перемену и поздравил всех с окончанием первого урока, а нам сказал:
— Молодцы, ребята. Вот вы уже и пользу даете Советской власти. Сами выучились и других учите. Скоро мы с вами таких дел наделаем, что ни одной неграмотной старухи у нас не останется.