Львы живут на пустыре - Дворкин Илья Львович. Страница 9

— Как же это он? — спрашивал Витька.

— Неужели не видишь?

— Не вижу.

— Ну, тогда не скажу, а то тебе неинтересно будет, Витька на минуточку обижался, но дуться долго не мог и снова ахал, волновался, хохотал.

Только когда объявляли номер воздушных гимнастов, он затихал и украдкой поглядывал на Эву. Она сидела печальная и какая-то виноватая. Её партнёры выступали теперь вдвоём, и это был не очень-то интересный номер. И свет не гасили, и не рокотал барабан. Витька, как мог, утешал её.

— Ну что ты, Эва? Ты же не виновата. Чего ж ты как прибитая? — говорил он.

— Я знаю, Витька. Только мне всё равно плохо. Им тяжело одним.

— Подумаешь, тяжело! Такие здоровенные дядьки. Не помрут.

— Ничего ты не понимаешь, Витька, — вздыхала Эва, — и папа не понимает. Вернее, папа-то понимает, только он радуется, что я не выступаю. И нарочно говорит, что номер без меня ещё лучше.

Ну, такого Витька не мог уж допустить. Даже если это говорил Карл Хансович.

— Ещё чего! Да на них без тебя и глядеть неохота. Ты не верь. Он просто шутит, — горячился Витька.

— Правда? — Эва смущённо улыбалась, и Витька видел, что она всерьёз, по-настоящему радуется его словам.

— Но они хорошие гимнасты, это ты зря, — спохватилась она.

В тот вечер Эва пришла только ко второму номеру, очень серьёзная и озабоченная.

— Что-то с Тимом неладно, — сказала она, — не хочет слушаться. Злится. Папе пришлось надеть ему намордник. В первый раз. Я боюсь.

Она взяла Витькину руку, и он почувствовал, что пальцы у Эвы холодные, как ледышки.

По Эвиному голосу Витька понял, что это очень серьёзно. Она ещё ни разу так не говорила.

— А Ян что? — спросил Витька.

— Ян молчит. И хмурится. Я боюсь, Витька.

— Не надо. Слышишь, Эва? Не бойся! — поспешно заговорил Витька. — Ну чего бояться? Тим ведь в наморднике. И потом, он добрый, Тим. Совсем ручной. Вы же его все из бутылочки кормили.

— Да, кормили. А теперь он стал большой. И неспокойный. Глаза у него непонятные и страшные. С зелёными огоньками.

— Подумаешь, с зелёными! У меня тоже в темноте бывают с зелёными. А я ведь не страшный.

— Ты не страшный. Ты — Витька, — Эва улыбнулась.

— Вот видишь! — обрадовался Витька. — И Тим не страшный. Просто у него плохое настроение. У всех ведь бывает иногда плохое настроение.

— Да. Только не у всех такие лапы и когти, — ответила Эва.

— Вот бы мне такие! Все бы меня боялись. Р-р-р! — зарычал Витька.

На них зашикали.

— Не хулигань, мальчик. Ты чего урчишь, как медведь? — строго спросила Витькина соседка.

Эва низко опустила голову, плечи её вздрагивали от смеха.

— Видишь, как похоже, — шепнул Витька. Ему было радостно оттого, что Эва немножко успокоилась.

Витька глядел на манеж, смеялся шуточкам Сенечки Курова, а сам всё время с тревогой думал о Тиме. Если Ян молчит и хмурится, — это нехорошо. Плохо это.

Представление шло к концу. Приближался последний номер — Кличиса.

Униформисты стали огораживать манеж решётками. Делали они это быстро и ловко.

Публика галдела, ела мороженое, громко перекликались знакомые. Эва снова заволновалась, и Витька уже не смог отвлечь её. Слишком он сам тревожился. Видно, Эва чувствовала это.

— Карл Кличис! — высоким металлическим голосом выкрикнул директор.

Громко и весело заиграл оркестр. Зрители захлопали в ладоши, и на арене появился Карл Хансович.

Он был в лакированных высоких сапогах, брюках с лампасами и короткой курточке.

Карл Хансович поднял руки — приветствовал публику. Потом громко щёлкнул бичом, где-то в глубине цирка раздался низкий глухой рёв, и на манеж выскочили львы.

Ослеплённые ярким светом, они резко остановились, взрыхляя лапами тырсу, заметались по арене, подстёгиваемые звуками музыки и щёлканьем бича, потом нехотя уселись на тумбы.

Всякий раз при выходе львов Витьке становилось жутко. Особенно в первый момент, когда они ещё не сидели паиньками на тумбах, а носились с рёвом, резко и хищно поворачиваясь, будто выбирая момент, как бы половчее наброситься на укротителя.

Но вот они уселись. Оркестр заиграл медленно и протяжно. Смешно переваливаясь, вышел Тим.

Притихшие было зрители оживились, засмеялись. Тим казался таким добродушным, домашним, что Витька сразу успокоился и подумал, что все Эвины страхи — чепуха.

Сперва он даже не увидел намордника. Только приглядевшись, можно было заметить утонувший в шерсти узкий ремешок, стягивающий пасть медведя.

Тим вразвалочку подошёл к тумбочке и неловко взобрался на неё. Казалось, что его короткие ноги утопают в широченных меховых штанах.

Он поднял лапы, поскрёб морду и затряс головой.

«Намордник не нравится», — догадался Витька и поглядел на Эву.

Она сидела подавшись вперёд, прижав к груди здоровую руку. Пальцы были так сжаты в кулак, что косточки побелели.

Тим успокоился. Только изредка тряс головой и урчал. Зрителям это нравилось. Они хихикали.

Потом звери стали работать.

Тим и Цезарь сели на концы широкой доски, положенной на шар. Получились качели. Тим был тяжелее, он перетягивал. Ада прыгнула на середину и стала их качать — ходила по доске. Веста прыгала сквозь кольцо. Кольцо было обмотано паклей. Карл Хансович зажёг её, и Веста прыгала прямо в огонь. Пролетала сквозь него как снаряд — стремительная и сильная. Это было здорово. Гремела музыка, хлопали зрители, и всё было очень хорошо.

А потом случилась беда.

Это произошло так неожиданно и быстро, что из всех зрителей, наверное, только Эва и Витька, которые были настороже, разглядели, почему это вышло.

Цезарь прыгал через Тима. Он перелетал через него легко и красиво. Карл Хансович кричал: «Опа!» и хлопал бичом.

И вдруг Витька увидел, как Цезарь, пролетая над медведем, задел его хвостом.

В тот же миг Тим с поразительным проворством ударил его лапой.

Цезарь с визгом перекувырнулся в воздухе и рухнул спиной на манеж.

И сейчас же на Тима молча бросилась Веста.

Тим отвесил ей две молниеносные плюхи по морде, и она закружилась волчком.

Через секунду Тим стоял прижавшись спиной к прутьям решётки, взъерошенный, страшный, и отбивался от беснующихся Цезаря и Весты. Одна Ада равнодушно сидела на своей тумбе. Зрители оцепенели. Карл Хансович бросился к зверям, и тогда пронзительно и страшно закричала Эва.

Карл Хансович хлестал бичом львов, но они будто ничего не чувствовали. С наружной стороны решётки появился Ян с длинным багром в руках. Он просунул багор сквозь прутья и ткнул им Цезаря.

Цезарь взревел, крутанулся; казалось, он сейчас бросится на Карла Хансовича, но лев проскочил мимо укротителя и побежал в узкий проход, ведущий с манежа. За ним, грозно рыча, медленно протрусила Веста.

Карл Хансович подошёл к Тиму, что-то крикнул ему.

И тогда Тим не спеша приблизился к Карлу Хансовичу, обхватил его лапами и повалил.

В цирке творилось что-то невообразимое. Люди вскочили. Они кричали, топали ногами. Началась давка. Пронзительно визжали женщины. Эва бросилась к решётке, попыталась открыть дверцу, но Ян отшвырнул её, сам вошёл на манеж и подскочил к Кличису.

Тим мягко и, как показалось Витьке, осторожно перекатывал по тырсе Карла Хансовича. Он обнял его и будто что-то шептал на ухо.

Ян ткнул Тима багром. Раз… другой… Тим нехотя отпустил Кличиса, постоял, будто раздумывая, потряс головой и спокойно направился к проходу. Ада ушла ещё раньше.

Ян захлопнул за ним дверцу и поднял Кличиса.

По лицу Карла Хансовича текла кровь. Ухо его было разорвано, но шёл он сам, тяжело опираясь на плечо Яна.

С трудом согнувшись, Кличис вышел из клетки. Эва прижалась к нему, обняла, и они ушли за кулисы.

А Витьку туда не пустили. Сказали: нечего глазеть, это тебе не цирк. Каково?

Но не таков человек был Витька, чтоб его можно было просто так не пустить.

Он с трудом пробился сквозь толпу, выбрался на улицу. Всё пространство вокруг цирка было запружено народом.