Белка - Ким Анатолий Андреевич. Страница 84

Один из его новых друзей художник Литвягин говорил: "Не было другого такого редактора, уж он-то все понимал в нашем деле, хотя почему-то и не стал художником. А мог бы работать не хуже многих из нас, ведь рисовал он бесподобно, иногда так поправлял чью-нибудь работу, что только ахнуть, но сам никогда не пытался сделать плакат. И дома для себя тоже не работал, и на этюды не ходил. Завел собаку, сибирскую лаечку, много возился с нею, натаскивал на белок и лосей, и когда псу исполнилось года три, начал выезжать с ним куда-то, пропадать по нескольку дней. Но ружья не покупал, а кто-то мне рассказывал, что ...ий безоружным травит в лесу кабанов.

А в последний год, когда издательство наше собирались объединить с другим и начались всяческие тревоги, кто усидит на месте да кто будет шефом и кого куда передвинут - в самую ответственную пору ...ий вдруг запил. До этого, надо сказать, он и капли в рот не брал, а тут как с непи сорвался. Или дома у него были нелады - с женой отношения у него всегда были странные, непонятные для меня, он вроде жалел Наталью и в то же время всегда насмехался, зло иронизировал над ней, обзывал коровой, а она время от времени поднимала бунт, запирала перед его носом дверь и не пускала домой или сама уезжала с сыном в Свиблово к матери.

Словом, не мое дело было разбираться в их отношениях, и я ни о чем не расспрашивал ...ия. Он начал устраивать пирушки у себя, в кабинете главного художника, и в комнате худредов. Петр Сергеевич Крапиво, который тогда был вместо заболевшего Кузанова, не раз предупреждал ...ия, но тот с улыбочкой выслушивал Сергеича и давал ему слово больше не грешить - да куда там! Дошло до того, что он в одиночестве напивался у себя в кабинете и засыпал на письменном столе, а уборщица никак не могла войти, ключ-то у него торчал в замке изнутри.

Однажды, дело было на даче у Павла Шурана, они с ним заспорили о смысле жизни, словно мальчишки. Павел - он ведь заядлый спорщик, мог бы профессию сделать из этого, да вот дал ему бог талант монументалиста, да еще и росту под два метра в придачу, и силушку непомерную, голубые глаза с прищуром и нос сапожком - нет, лучше бы ...ию не затевать с Пашкой Шураном спора.

Началось с того, что ...ий сболтнул самое что ни на есть банальное: "Скучно вы живете, друзья, а еще называетесь художники. Соберетесь - и сразу водку пьете, о машинах разговариваете, о дачках. Для приличия хотя бы пять минут об искусстве поговорили". На что Павел ответил: "А ты вроде бы все и знаешь?" - "Что "все"?" - "Как разговаривать и что делать, чтобы скучно не было?" - "Нет, не знаю, к сожалению. Да и знать не хочу. И никто не знает". На что Шуран делает вот такие глазики, смотрит сквозь щелочки на противника и выталкивает из себя слова, как булыжники, - по одному, увесисто так: "Сейчас... когда... человечество... приближается... к бессмысленному уничтожению самого себя..." - и тому подобное, как это может наш Павел. "А мне-то что, - отвечает ...ий, - я белка, не человек". - "Что-о! - грозно кричит Шуран. - Самоустранение?! Ты белка, а я зайчик, а он овечка... Мы не хищники, значит, а потому и не наша вина? А кто будет драться с хищниками?" И понес дальше, стуча кулаком по столу, аж стаканы повалились. Вот тут-то и сказал ...ий: "Не вижу в этом никакого смысла". - "Как так?" - "А так - хотя бы и водородная бомба, не страшно". - "Как это не страшно?!" - "А очень просто. Не страшно, и все. Для каждого живого существа его смерть и есть водородная бомба. И так как этого все равно никому не миновать - чего же тут особенно страшиться?" - "Ну, подобное рассуждение действительно не может позволить себе нормальный человек..." - "Тебе же было и сказано: я белка!" "А если ты белка, то нечего сидеть среди людей. Лезь на дерево!" - "Что ж, ты прав, пожалуй..." И не успели мы опомниться, ...ий хватает со стола бутылку, прямо из окна терраски лезет на липу, - растет там у Шурана на даче громадная липа, - лезет, значит, на самую ее верхотуру, и там, стоя на суку и ни за что не держась, выпивает из горлышка, а в бутылке водки было больше половины. Мы, значит, высунулись из окна и смотрели на него, пикнуть не смея. Вот так он и развлекался...

Вдруг узнаю, что он купил ружье, и, должен вам признаться, сердце почуяло неладное. А тут еще приезжал ко мне в мастерскую со своим ружьем и просит показать мое, была у меня старенькая тулка, еще отцовская. Наши ружья оказались одного калибра, ...ий осмотрел все мое охотничье снаряжение и попросил дать ему желтые патроны. Ох, в душе у меня сразу заныло, зачем тебе мои патроны, говорю, мог бы и в магазине купить, а не грабить товарища. Он рассмеялся и отвечает, что у него есть патроны лиловые, жуткого цвета, их даже неприятно, мол, в руки брать, а вот желтые ему нравятся, по крайней мере, желтый патрон не оскорбляет его эстетического чувства. Он обещал вернуть столько же штук из своих запасов, сколько возьмет у меня, но я не дал ему".

Литвягин, добрая душа, не дал мне патронов, это был замечательный художник, видный плакатист, толстовец, запрещавший жене делать аборты и наживший с нею восемь человек детей, ну да мы с тобою, Валдай, обойдемся и без желтых патронов, отправимся в осенний октябрьский лес без ружья, как и раньше.

К чему нам ружье, братец? Поставив перед собою зеркало, увижу я рыло оборотня, а я его ненавижу, и от этой ненависти не спасет меня ни жена, ни любимый ребенок, и мы с тобою, Валдай, уходим от них все дальше...

Лес туманно голубеет за желтым полем, я, нагнувшись, спускаю собаку с поводка, она срывается с места и весело скачет по жнивью, далеко выбрасывая прямые, замечательно свитые из сухожилий и мускулов лапы, затем, остановившись на всем скаку, вдруг с озабоченным видом горбится, приседая, и мельком, искоса, бросает в мою сторону взгляд, исполненный необыкновенной важности. Ах, братец, не будь столь серьезен, не придавай большого значения своим насущным делам, веселись и развлекайся, веселись и развлекайся, а я тем временем наведаюсь в Австралию, к другу, но его уже нет там, он уехал в Персию, он в Тегеране, где вспыхнула мусульманская революция, которая прошла у всего мира на глазах по экранам телевизоров. И я вижу, как трое лохматых парней с искаженными гневом лицами настигают моего друга и расстреливают его из автоматов, и он падает у решетчатой ограды какого-то парка. Ты все такой же, шепчет мой друг, все такой же осторожный и подозрительный, нет, отвечаю ему сквозь слезы, я презираю свою осторожность и мне стала ненавистна моя подозрительность.