Принцип Портоса, или Последний свидетель - Папченко Александр. Страница 4

— Какой-то он неразговорчивый, — заметила Сашка.

— Он тоже нервный.

— Почему? — удивилась Сашка.

— Грабят нас..

— А ты? — спросила Сашка. — Нервный?

— Пошли лучше клубнику есть, — предложил я.

— Прямо с грядки?! — опешила Сашка. — Немытую? Это же опасно!

— Как это? — удивился я.

— Ну, немытая же, грязная!

— А-а-а… У тебя хобби — гигиена…

Я сразу потерял интерес к занудливой девчонке и пошел смотреть, что там замышляет Витька. А Витька уже пел от радости. Впустив меня, он выглянул в коридор и, удостоверившись в отсутствии «хвоста», закрыл дверь на щеколду.

И опять запел.

— Любит, любит Бармалей всяких маленьких детей, — пел Витька, доставая из посылочного ящика бельевыми щипцами, теми, которыми мама переворачивает кипящее белье, змею.

— Вот! — Витька прищемил испуганной рептилии утюгом хвост. — Может, мне тоже противно, — он прижал голову змеи толстым томом Большой Советской Энциклопедии, — но только что это за ограбление без ядовитых тварей?

Затем Витька достал с полки банку с разбавленной желтой гуашью и кисточку:

— Ничего, поползают полосатыми — не убудет. Гуашь легко водой смывается. А то, какую книгу ни возьмешь, всюду, где большие деньги, появляются всякие змеи, крокодилы, пираньи… Противно! Но правила есть правила.

Тут мне стало не по себе. Даже еще хуже. Я просто прилип спиной к двери. А Витька заметил мое состояние и говорит:

— Да не бойся, это ужи. Придется нам их перекрашивать в африканских гадюк. Я про таких у Даррелла, кажется, читал. Про ядовитых, желто-полосатых.

— Знаешь… Я лучше на улицу. Ты лучше сам. — И я быстренько удрал. Вот такие дела.

За обедом ни папы, ни Витьки не было. Я ковырял вилкой вермишель по-флотски и брезгливо морщился: вермишель напоминала мне даррелловских змей. Зато Сашка проявила свои чистюльские наклонности в полном объеме. Руки она вымыла несколько раз с щеткой и удовольствием, как хирург. Редиску Сашка перемыла на два раза, хотя я мог поклясться, что та и до мытья блистала чистотой. Что и говорить, к концу обеда манерная девчонка ничего, кроме раздражения, у меня не вызывала.

— Тебя где учили так жить? — спросил я. — А если воды поблизости нет, а кушать очень хочется?

— Видишь ли, что нельзя помыть, то лучше не кушать.

— Да-а?! Подохнуть с голода в окружении немытых продуктов? — поразился я.

— Ну, вначале, наверно, лучше потерпеть… — предложила Сашка.

— А потом?

— Если все равно умирать, так можно, наверно, и съесть… Да? Тогда уж какая разница, от чего помирать? Да?

Я потрогал свой лоб — лоб был холодный. В таком случае это у родственницы что-то с головой. На что уж мама у меня чистюля, но и то не до такой изощренной степени. А Сашка стояла посередине кухни и грустно смотрела мне в глаза, словно хотела спросить: «Что тебя еще интересует? Я тебе объясню все. Бактерии на немытых руках? Зараза? Тиф? Скарлатина? Я тебе объясню, в чем их вред». Но мне почему-то не хотелось, чтобы мне объясняли.

— А что еще нельзя? — раскачиваясь на стуле, ехидно спросил я. Но Сашка ехидства не заметила. Так бывает с простодушными людьми.

— Видишь ли… — подняв к потолку карие глаза и загибая последовательно пальцы, начала перечислять Сашка, — нельзя, конечно, лежать на голой земле, предварительно не подложив хотя бы целлофан. Нельзя много гулять по лесу и вообще под кронами деревьев, так как с них сыплется всякая хвоя и пыль. А если уж гулял, то после прогулки, будь любезен, прими душ. Ни в коем случае нельзя собирать грибы, так как они в большинстве своем опасные, нельзя…

— Всё! — треснул я ладонью по столу. — Жить-то можно?

— Можно… — неуверенно произнесла Сашка, — если осторожно.

Ну, тут я распсиховался. Вот, думаю, еще только музейного экспоната нам не хватало. Ошибка природы, умытая и занудливая. Хоть стреляйся!

И в этот момент на кухню заглянул папа.

— Ну что, подружились? — фальшиво-веселым голосом поинтересовался он.

— Очень, — буркнул я и поплелся на улицу! А папа и говорит:

— Что, Александра, не принимают они тебя в свою компанию?

Эх, если бы тогда знать, что это за человек такой Сашка, разве бы я мысленно так ругался? А то иду и ругаюсь: «Вот таких девочек нужно на парашютах в тыл неприятелю забрасывать. Чтоб противник с ума сошел и стал из окопов выскакивать. Тут его, противника, бери тепленьким и веди картошку с полей убирать. Ну, или капусту».

А потом наступил вечер. Перекрашенные ужи лежали под моей кроватью в старом посылочном ящике и тоскливо чесались желтыми спинами о фанерные стенки. Я их, конечно, понимал — что за радость потерять свободу и попасть в руки к моему брату Витьке? Но от этого мне было не легче. А вдруг фанерная крышка сдвинется и ужи выберутся наружу? Поэтому приходилось все время нырять под кровать и проверять. Я просто не врубался, как сегодня буду спать. Хоть бери одеяло и укладывайся на улице под яблоней. Да, чуть не забыл… Днем мы расставляли мышеловки в таких местах, чтоб в них случайно никто не попал.

— И что это за капканы, если в них никто не попадет? — поддел я Витьку. А он, знаете, что говорит?

— Это и не важно, попадет туда какой-нибудь остолоп или нет. Главное, чтоб капканы стояли. Тогда мы сможем себе сказать: все было сделано по правилам, как в настоящем ограблении. И нас совесть не будет глодать… обглад… нет… не будет мучить. Понятно?

Ну, думаю, уже проблемы с совестью. У меня раньше с этим все было нормально. Пусть она гложает, глодает, черт, жрет Витьку!

А к вечеру пришел дядя Витя, и они с папой стали отрывать половицу в прихожей. Долго мучились, пока дяде Вите не прищемили палец. Но оторвали-таки… Оторвать-то оторвали, но папе не понравилось место для тайника. Сахарница, видите ли, не пролазит в дырку, хоть ты тресни. Пришлось доску обратно приколачивать. А она же хорошая, может, даже дубовая, и, пока два раза папе по пальцам молотком не прилетело, не прибивалась.

Потом решили отрывать подоконник. С ним было проще. Вначале зачем-то сняли раму, потом нечаянно выдавили стекло из рамы, потом папа порезал палец и я бегал по всему дому, искал бинт. Нашел у соседки, Машки Переваловой. В конце концов затолкали мы несчастную сахарницу под подоконник. Раму уже не стали ставить на место, все равно стекла нет…

У Сашки от всех этих идиотских действий глаза на лоб вылезли — она раньше такого не видела, хотя, я думаю, просто притворялась… В таком вытаращенном виде Сашка идеально подходила на роль последнего свидетеля. Я поделился этой мыслью с Витькой, ему идея понравилась. Тем временем он второе письмо наклеил: «Все бесполезно. Мы знаем, что деньги в подоконнике. Ваш Друг». Ничего себе друг! Правда? От таких друзей нужно избавляться в раннем детстве.

Дождавшись, когда дядя Витя с папой разойдутся по домам и успокоятся, а папа осмотрит все шпингалеты, замки и запоры (интересно, какой в этом смысл, если в окне на первом этаже стекла нет?), Витька предложил нам переодеться в негров. Все дело в том, что в какой-то там идиотской книжке или в фильме очень хорошо всех грабил какой-то негр. Или мулат? Но это неважно… Что я написал? Мулат? В том-то и дело, что не мулат, а мулатка! Представляете? Офонареть можно… А потом Витька за голову схватился и говорит:

— Хоть убей, не могу вспомнить, мулатка грабила всех или одна женщина по кличке Анжелика?

Ничего себе, думаю, разница. Тогда я говорю:

— Ты давай вспоминай быстрее, а то это большая разница: негр, мулатка или Анжелика. А он:

— Ладно, не такая уж и большая… Пусть Анжелика будет мулаткой. Вот и все.

Короче, прокрались мы в мамину спальню…

— Ты все испортишь, — заявляет мне Витька и натягивает на себя мамино праздничное платье. — Ты будешь моим негром-слугой. Как будто я с фазенды вернулась. Ясно? А то для тебя роль Анжелики еще не по зубам.

Думаете, я огорчился? Я обрадовался. Натянул себе на голову женский капроновый чулок, проковырял там, где глаза, дырки — и готов первосортный негр. Слабонервный наткнется — облысеет. А Витька помучился! Думаете, легко мужчине невысокого роста в праздничном женском платье гулять? Это только в фильме «В джазе только девушки» легко. Да и то актеры спотыкались, сам видел. А потом Витька маминой коричневой помадой себе по щекам — раз! И еще!