Муж и муз - Воронова Влада Юрьевна. Страница 4
Муз что-то тихо ответил. Слов я не разобрала, но голос звучал мрачно и безнадёжно.
— Всё разрулится, — успокоил муж. — Я обещаю.
— И его обещаниям можно верить, — добавила я.
Чай мы пили в кухне, болтали обо всякой всячине. Пока дело не доходило до писательства, муз был вполне приятным гостем — эрудированным, остроумным и вежливым.
Кстати, о вежливости.
— Извини, — сказала я, — это ужасное свинство, но ведь я так и не спросила твоё имя.
— А у меня его и нет, — ответил муз.
— Как нет? — не поняла я.
— Музам имена ни к чему.
— Подожди, но ведь были Терпсихора, Мельпомена и прочие.
— Они и сейчас есть, — усмехнулся муз. — Только ни для кого другого, кроме Аполлона, не работают. Вот он и снабдил их именами, чтобы все видели, какой он крутой творец.
— Если ты не против, — сказал муж, — мы будем называть тебя Игорь. А то неудобно разговаривать с безымянностью.
— Как вам угодно, — пожал плечами муз.
Ни радости в голосе, ни обиды, зато явственно слышится какое-то напряжение и даже некоторая виноватость. С чего бы только?
Ночевать муз, разумеется, остался у нас. Я постелила ему в зале на диване, дала новую зубную щётку и полотенце, снабдила мужниным банным халатом и тапочками.
А сама решила в подробностях расспросить супруга о причинах его внезапного сочувствия к античному приблудышу.
Муж долго увиливал, но всё же разговорился.
— У меня есть брат, лапка. Младший. Точнее — был брат. Со вчерашнего дня о нём можно говорить только «был». Он наркоман, лапка. Давний наркоман. Он… Там даже на человека ничего похожего уже не осталось, настолько всё… Никаких отношений ни со мной, ни с родителями он не поддерживал года четыре, не меньше. Поэтому я ничего тебе о нём и не говорил. Знаешь, когда мы ещё совсем детьми были, Игорёха под лёд провалился. Тогда я его вытащил. А вот сейчас не смог, — муж запнулся, вытер слёзы. — Днём из милиции позвонили. Завтра надо идти опознавать тело. Менты сказали — передоз. Лапка, я не хочу, не могу видеть и знать, что Игоря больше нет. Этот твой муз… Он очень похож на моего брата. И точно так же тонет в полынье. Только теперь я могу его вытащить. И… Ну не виноват Игорь ни в чём! Он не дурак и не слабак, как все о нём говорили. Просто ему не повезло. А мне не хватило сил. И… Я не хочу знать, что мёртвое, прогнившее от наркотиков тело в морге — это мой брат! Игорь не должен был умирать раньше меня. И тем более, так умирать!
Муж закрыл лицо ладонями, застонал. Я обняла его, стала утешать. Сначала словами, а после и действиями.
Когда муж заснул, я тихонько скользнула на кухню и достала с антресоли выбивалку для ковров. Зашла в зал.
Муз свернул из одеяла плотный кокон, и определить, где голова, а где ноги, было невозможно. Да и неважно, где что, главное — задница совершенно точно посередине. Я половчее перехватила выбивалку и приступила к воспитательной акции.
Прыгучесть у муза оказалась прямо-таки олимпийская, взвился он под самый потолок.
Едва муз приземлился, я приложила его ещё разок, покрепче.
«— Телепат хренов! — рычала я. — Убью!!!»
Рык был мысленным, но громкость получилась не хуже, чем от голосового крика.
Муз зажал уши и спрятался за кресло.
«— А что мне оставалось делать? — возопил он плачуще. — Если творец отвергает музу, это означает смерть. И подыхать в мучениях придётся вовсе не творцу!»
«— И ты решил спасти свою шкуру за счёт мучений моего мужа. Порву гадёныша!»
Муз удрал в ванную и заперся изнутри.
«— Я буду хорошим братом, — пообещал он. — Клянусь Олимпом и Парнасом! Ну сама подумай, зачем твоему мужу такая боль? А так, сдох какой-то наркоман и сдох. Зато брат вылечился, наркотики не употребляет, работает. С их родителями я тоже всё улажу. Никто ничего и не заметит. Если, конечно, ты правду доказывать не примешься».
«— Да что ты там наработаешь?» — возмутилась я.
«— На сытый прожиток хватит, — ответил муз. — Я очень хороший штукатур и кафельщик, обои клеить умею».
«— Ты что, серьёзно?»
«— Клянусь Олимпом и Парнасом. Чтобы сохранить рабочую форму, музы должны время от времени жить человеческой жизнью. Иначе невозможно создать достоверное художественное произведение. А в человеческой жизни надо как-то зарабатывать на питание, жильё и одежду».
«— Ну не знаю, — сказала я. — Как-то это всё…».
«— Твой муж будет рад возвращению брата. Он действительно очень любит своего младшенького. И винит себя во всех несчастьях этого тупого, эгоистичного, донельзя избалованного недородка. Я… Ты не бойся, творчиня, я не подведу того, кто подарил мне имя. Я буду очень хорошим братом».
«— А своя семья у тебя есть?»
«— Я что, чем-то похож на человека?» — зло спросил муз.
«— Извини», — смутилась я.
Муз немного помолчал.
«— Мне можно выйти?» — спросил он осторожно.
— Выходи, — сказала я вслух.
Муз скользнул на диван, завернулся в одеяло. Лицо грустное, обиженное.
И как будто моложе, чем было утром. Да, лет на десять моложе.
— А… — начала было я.
— Ерунда, — ответил муз. — Возраст нашей внешности легко варьируется от семи лет до ста семи. Творцы разные бывают, кто-то хочет получать помощь от умудрённых сединами старцев и стариц, другие ищут истину в устах ребёнка. Сейчас я в возрасте твоего деверя.
— Ты действительно на него похож? — усомнилась я.
— Не совсем. Но сказал же — внешний облик можно варьировать. К утру поменяются и черты лица.
— Зачем тебе это? Только из-за рассказа? Да напишу я тебе его, чёрт с тобой!
— Нет! — вскинулся муз. — Не надо. — И прошептал беспомощно: — Пожалуйста.
Я забралась в кресло, прикрыла думками замёрзшие ноги.
— Почему хочешь остаться? — спросила его. — Земная жизнь, она ведь тяжёлая. А там у вас Парнасы, Олимпы, Парадизы…
— Я долго был один, понимаешь? — проговорил муз. — Все только или выгоняют, или используют как вещь. На Парнасе тоже невесело. Там каждый видит только себя. Почему, думаешь, у меня имени не было?
Мне стало его жаль.
— Тебя никто и не гонит, — сказала я. — Только пообещай, что когда тебе надоест земная жизнь, ты уйдёшь так, чтобы не причинить боли моему мужу.
Муз отвернулся.
— А тебе на мой уход плевать… Ещё и порадуешься… Я без обид, все вы, творцы, одинаковы, и с этим ничего не поделаешь. Те, кто может нас слышать, не хотят слушать, а те, кто хочет слушать, не способны слышать. Все, кто смог зажечь в себе искру творения, присутствия муз на дух не переносят. Едва на порог сунешься, поганой метлой гонят. Те же, кто норовит творить без искры, вцепляются в нас мёртвой хваткой и выжимают до капли. Я до тебя у одной творчини был… Жуть какая до музов охочая. Все наши от неё стоном стонут. Дама детективы с элементами любовного романа строчит. Продуктивность конвейерная. Но в довесок к такой расторопности воображение крольчихи, помноженное на львиные амбиции и полное отсутствие чувства языка. Без музов этой творчине и строчки не написать. Но она нас не слышит! Точнее, слышать-то слышит, но не понимает. Когда наши слова проходят через её уши и мозг, они искажаются в такую низкопробщину, что от обиды за разрушенный замысел в петлю впору. В принципе, детектив — не мой профиль, однако сейчас в моде смешение жанров, и я очень старался… Пережёг себя в этом замысле не хуже феникса. Но знала бы ты, во что она превратила мой сюжет!
— Во что превратила, мне неинтересно, — сказала я. — Но первоначальный вариант послушаю.
— Ты скажи ещё, что будешь его записывать.
— Сам не безрукий, — ответила я.
— Что? — не понял муз.
Я вскочила с кресла и включила компьютер.
— Иди сюда. Садись. Вот это твоя папка, вот файл. Сохраняются изменения вот так… А так создаются новые документы…
— Да знаю я! — огрызнулся муз. — Компьютером пользоваться умею.
— Тогда и вопросов нет. Садись и пиши. А вздумаешь влезть в мой текст — убью. Дай-ка я свои папки для надёжности запаролю. Всё, компьютер к твоим услугам.