Мученик англичан - Лепеллетье Эдмон. Страница 34

На рассвете он подал сигнал к отплытию. Вдали виднелась фелюга Куррана. Увидев ее, Мюрат громко вскрикнул от радости.

– Она уже нашлась! – сказал он. – Значит, и другие не замедлят отыскаться. Скорее, товарищи! Победа за нами!

Король продолжал слепо верить в свою счастливую звезду.

Целый день флотилия, под командой Барбары медленно двигалась вперед: Мюрат все еще надеялся, что суда найдутся и подойдут. Но его надежды не оправдались, горизонт был чист, ни один парус не появился.

Двое офицеров, находившихся на судне Куррана, капитан Перписс и лейтенант Мультедо, притворились больными и просили пересадить их на королевскую фелюгу, так как там находился врач. Курран не решился отказать им. Перейдя на королевское судно, офицеры тотчас же явились к Мюрату и высказали свои подозрения относительно командира судна, распространяющего среди экипажа слух о том, что Мюрат будто бы отказался от своих планов идти в Пиццо и что поэтому следует повернуть в сторону Корсики.

Мюрат тотчас же вызвал Куррана, напомнил ему о тех благодеяниях, которыми он был осыпан им, взывал к его верности, его храбрости и чести солдата и, не упоминая о том, что ему известно о той смуте, которую последний сеет среди вверенных ему людей, умолял не покидать его и не изменять ему.

Курран клялся и божился, что он верен королю и не покинет его до самой смерти. Когда он снова перешел на свое судно, то король, благодаря офицеров за донесение, уверял их, в свою очередь, что Курран не изменит и останется верным до конца.

Капитан Перписс вовсе не разделял оптимизма короля, но не решился противоречить ему. С наступлением же ночи он спустился с королевского судна и, доплыв до фелюги Куррана, связал между собой оба судна корабельным канатом. Таким образом судно Куррана не могло незаметно отделиться от королевской фелюги. Однако единомышленник Барбара предусмотрел эту хитрость и, не долго думая, собственноручно перерубил канат, после чего подошел к рулю и сменил направление на Корсику, предоставив Мюрату идти на верную гибель.

На заре, уже почти достигнув неаполитанских берегов, Мюрат увидел, что он покинут и предан своими приближенными. Весь ужас его положения внезапно открылся ему. Несколько мгновений он не в силах был шелохнуться, до такой степени он был ошеломлен, потом он взглянул на ничтожную горсточку людей, толпившихся на палубе и со страхом и трепетом оглядывавших опустевший морской простор. По щеке короля медленно скатилась горькая слеза, быть может, единственная в его жизни. Он прошептал с тоской: «Жена! Дети! Мои солдаты» – но тотчас же, словно устыдившись минутной слабости, быстрым движением обнажил шпагу и воскликнул:

– Товарищи, нас только двадцать шесть! Но двадцать шесть храбрецов стоят большего, чем тысяча трусов. Мы достаточно смелы, чтобы завладеть землями, небрежно охраняемыми сбирами Фердинанда, тем более что за нас стоят народное сердце и любовь моих солдат, которые не замедлят присоединиться к нам, а вместе с вами, мои храбрецы, это составит доблестную армию. Вперед же, друзья! Вперед, нас ждет победа!

Когда он несколько успокоился от порыва экзальтации, то друзья и доброжелатели приложили все старания, чтобы уговорить его отказаться, пока не поздно, от этого гибельного предприятия: стоило лишь повернуть руль на Триест, где его ожидало верное убежище, так как австрийский король предлагал ему охранную грамоту. Находившийся на судне преданный Мюрату офицер Франческетти был послан к Мюрату с письменными официальными предложениями от имени короля. В нем предлагалось Мюрату поселиться в Австрии в любой местности, в Богемии или Моравии, с тем, чтобы жить обыкновенным гражданином, подчиняясь существующим законам страны. Так как его супруга, королева, поселилась под именем графини Линона, то предлагалось и королю принять титул и имя графа Линона.

Франческетти вполголоса перечислял в каюте короля все преимущества хорошего отношения к нему австрийского императора перед суровым режимом и условиями, поставленными англичанами Наполеону. Наконец он указал на то, что то, что можно было еще предпринять при наличии двухсот пятидесяти человек, немыслимо осуществить с ничтожной горсткой в два десятка человек.

Мюрата поколебали все эти трезвые доводы; он стал уже внимать голосу рассудка и велел повернуть на Триест, где его ожидала более или менее спокойная жизнь среди своей семьи. Но Барбара заявил, что не имеет больше ни воды, ни провианта и что поэтому необходимо зайти в Пиццо, чтобы пополнить запасы. Кроме того, королевская фелюга так – по его словам – пострадала от непогоды, что пришла в полную негодность для совершения новых рейсов и что потому необходимо подыскать другое судно. Негодяй ни за что не желал выпустить из рук лакомую добычу; он взялся за то, чтобы вовлечь короля в бездну, и твердо старался довести свой план до конца.

Так как его объяснения носили вполне правдоподобный характер, то друзья короля не решились оспаривать его. Тем не менее было решено, что король не станет обращаться с воззванием к населению и не сойдет с фелюги, предоставив Барбаре поиск необходимого судна.

Но, оставшись в одиночестве, Мюрат стал думать о королеве Каролине. Нет, он не мог предстать перед нею уничтоженным, развенчанным, лишенным обаятельного ореола могущества и короны. Что за встреча ожидала его? И снова сомнения охватили его душу. Раз необходима остановка в Пиццо и Барбара говорит, что имеет там друзей, то, по всей вероятности, весть о его прибытии разнесется вокруг и воодушевит его приверженцев. На что ему, собственно, целое войско? Быть может, его доверчивое появление среди маленького, исключительно почетного эскорта еще скорее и сильнее расположит к нему население Пиццо? Ему невольно приходило на память возвращение Наполеона с острова Эльба, встреченного с восторгом большинством населения Франции.

Ведь достаточно же было Наполеону лишь появиться перед толпой, чтобы одинаково увлечь и штатских, и военных? Встретившись с высланным против него полком, он лишь раскрыл свою могучую грудь и сказал: «Воины, решитесь ли вы стрелять по своему императору?» – и тотчас же, словно по волшебству, опустились все ружья как одно, раздались громкие приветственные, восторженные возгласы, замелькали е воздухе шляпы, раздался ликующий звон колоколов, и, расправив свои могучие крылья, царственный орел направил полет к вековым стенам собора Парижской Богоматери.

Почему бы счастью не улыбнуться и ему? Его рыцарская душа воодушевлялась силой опасности, и все благие советы друзей уже успели померкнуть в его представлении. Даже мысль о королеве Каролине поблекла и отошла на задний план. Нет, теперь Мюрата воодушевляли и подталкивали страсть к риску, безумная отвага, любовь и погоня за славой, все те пружины, что побуждали его с хлыстом в руке кидаться на эскадрон австрийских гусар, на английских карабинеров и казаков. Нет, он не желал отступать. Вся его душа возмущалась и властно кричала: «Вперед!» Нет, он не сдастся постыдно, без боя!

– Ах, – вздохнул он, – будь здесь Люперкати, он не покинул бы меня! Но что с ним сталось? В этом кроется кое-что неясное для меня; но в чем я твердо уверен, так это в том, что, где бы он в данное время ни был, он, наверное, работает мне на пользу. Верно, он решил отправиться вперед и вербует мне теперь партизан. Может быть, он даже здесь уже намекнул кому-нибудь о своих планах?

Мюрат поспешно вышел из каюты, призвал Барбару и с полной доверчивостью и восторженностью, чуть не подсказывая ответ, осведомился о Люперкати.

Загадочная улыбка зазмеилась на губах Барбара, и он произнес:

– Я не хотел говорить об этом, так как многие партизаны вашего величества высказались против этого предприятия; ведь большинство стоит за то, чтобы держать путь на Триест и отказаться от осуществления нашего заветного плана. Но маркиз Люперкати, один из ваших преданнейших сторонников, опасаясь, что вы послушаетесь этих гибельных советов и действительно откажетесь от начатого предприятия, на которое он возлагает большие надежды, покинул вчера вечером лагерь и отправился внутрь страны, чтобы подготовить население к скорому прибытию вашего величества.