Люсьена - Ромэн Жюль. Страница 30

Но нужно быть тупицей, чтобы не чувствовать, что в таких отношениях нет настоящего равенства; что они остаются бесконечно далекими от какой бы то ни было интимности и товарищества. Так что я лично не злоупотребляю ими. Мне больше нравится развалиться в качалке и курить сигару в обществе какого-нибудь туповатого американца, который спрашивает у меня адреса флорентийских гостиниц и интересуется, любят ли итальянцы своего короля.

Вдобавок, все эти пароходные дамы – иностранки; если они разговаривают со мной, то делают это прежде всего в надежде усовершенствовать свой выговор и "научиться правильным оборотам". Вы понимаете, что при таких условиях я, в сущности, лишен женского общества.

Барышни Барбленэ – чего вы хотите? – были милыми провинциалочками и, кроме того, моими родственницами. Я не разводил церемоний. С самого начала я стал разговаривать с ними тоном товарища, совсем не попытавшись узнать, привычен ли им такой тон. Старшая лишена грации и, конечно, не очень красива. Все предрассудки ее семьи и ее круга уже наложили на нее осадок изрядной толщины. Но она с огнем, ручаюсь вам, у меня возникало иногда желание говорить ей живые речи, исключительно чтобы подстеречь в ее глазах пробуждение весьма смелой и даже дикой души, тотчас же обуздываемой ею. Я очень хорошо представляю ее живущей в XVI веке и предающейся страстям. Ха! ха! ха! Различие пола делает проницательным, не правда ли? Заметьте, что я сказал – в XVI веке. Я не говорил ни о г-же де Помпадур, ни о Дюбарри. Что касается младшей, то это гораздо более соблазнительная молоденькая девушка, но материала у нее, пожалуй, меньше. Чувствуешь к ней благодарность, прежде всего за то, что она походит на всех вообще девушек своего возраста, живя в доме, который чертовски не похож на другие дома. Вы видите отсюда, как легко она способна вызвать у романтика семнадцать страниц восклицаний и антитез. Не правда ли? После описания жуткого дома Барбленэ и превращения г-жи Барбленэ в чертову бабушку: "В этом мраке мерцала звезда, в этом вертепе распускался цветок". Согласитесь, что в ней есть что-то в этом роде.

Не могу поэтому отрицать, что мне нравилось быть в обществе этих молодых девушек. Следствие праздности, неимение ничего лучшего – как вам будет угодно. Я зачастил к Барбленэ. Я согласился принять приглашение на обед. Ах! Раз уж я исповедываюсь, я не должен опускать ничего. Приходилось вам уже обедать у Барбленэ? Нет? Жаль! Обеды в доме Барбленэ очень занятны, полны силы, полны мрачной поэзии. На стол подаются кушанья, которые кажутся пережаренными, забытыми в печи, черноватые соусы, и думаешь, что к ним никто не притронется. Служанка, подающая их, не внушает никакого доверия. Она напоминает натиральщицу паркетов, обметальщицу пыли с мебели, но совсем не кухарку, у нее нет ни лоснящейся полноты, ни чопорности. Да, но подождите. Первый кусок повергает вас в смущение. Спрашиваешь себя, не начинает ли доставлять тебе удовольствие самое извращение твоего вкуса. Сомнения длятся недолго. Один бокал вина, который наливает вам папаша Барбленэ, рассеивает их. Вы сразу обнаруживаете, что вам предстоит первоклассное угощение и что нужно отнестись к нему со вниманием. Это не утонченная кухня, но нечто лучшее: это глубокая кухня. Вы видите, как подаются самые обыкновенные блюда: семейный барашек, семейная пулярка. Но с каждым куском вы говорите себе: "Никогда я еще не ел баранины" или: "Я и не представлял себе, чем может быть пулярка".

Тогда вы видите, что на обстановку, среди которой вы находитесь, и на персонажей этого дома проливается как бы гастрономический свет. Вы констатируете, что служанка, ставя блюдо посредине стола, окидывает, обследует его последним беспокойным и заботливым материнским взглядом. Вы констатируете, что г-жа Барбленэ держит про запас около своей тарелки некоторое количество аптекарских снадобий, но в самой ее тарелке лежит толстый кружок говядины, отрезанный от самой середины куска, и что ее стакан более, чем на два пальца, наполнен старым непритязательным бургундским. С лица Цецилии не сходит ее обычное угрюмое выражение, а Марта сохраняет хорошо вам известный вид рассеянного ребенка. Но вы слышите, как Цецилия замечает тонким сухим голосом, не поворачивая головы и только искривив губу в сторону отца, что начатая сейчас бутылка отдает пробкой; сами же вы этого не заметили. Вы видите, как Марта берет перцу или горчицы и кладет по краям своего куска говядины точно отмеренные порции. Ах, уверяю вас, что на пароходе я не раз имел соседкой за столом дочь миллиардера или супругу посла, и все же на меня произвели большее впечатление барышни Барбленэ. Я не осмелился бы налить им плавным жестом стакан одного из наших превосходных Haut-Saint-Emillon-chimiques или указать концом вилки великолепный кусок холодного поросенка.

Вы уже готовы думать, что у меня любовь, как у других аппетит, пришла во время еды. Ведь, в конце концов, я произвожу на вас впечатление человека, всячески уклоняющегося от ответа на главный вопрос, – тот вопрос, который послужил поводом этого длинного разговора и привел нас до самых этих улиц. Да. С вами я могу быть откровенным, не производя впечатления циника. Видите ли, я не принадлежу к числу тех людей, которые думают, что для возникновения чувства любви между мужчиной и женщиной нужны какие-то счастливые встречи, редкое сродство душ. Нисколько. Мне кажется, что как только мужчина и женщина оказываются в присутствии друг друга, первое, что возникает между ними, есть чувство любви. Я употребляю это слово умышленно. Я вовсе не имею в виду какого-нибудь животного, инстинктивного импульса. Нет, чувство любви – вдруг возникающее очень сложное взаимодействие. Время не играет тут никакой роли. Я хочу сказать, что с самой первой секунды общения друг с другом вещь уже существует. Время, напротив, несет с собой угрозу все расстроить. Когда я высаживаюсь на берег после долгого плавания, я бываю очень восприимчив к тому, что происходит вокруг меня. Марсель стегает меня, как задеваемая ветка дерева. Я различаю шум каждого колеса на мостовой. Ну, так вот, когда я иду по улицам, я вижу, как бесчисленное множество мужчин и женщин проходят друг подле друга, обгоняют друг друга, сталкиваются или перекрещивают свои пути. Происходят тысячи соприкосновений, имеют место тысячи минутных сближений, тысячи чувств любви на миг вспыхивают между мужчиною и женщиною. Мне кажется, что та улица, на которую я только что сошел с парохода, представляет собой чудесный сноп искр. На следующий день я уже акклиматизируюсь, т.е. больше уже не вижу ничего этого и прохожу по улицам таким же слепым, как и всякий другой.