Единственная наследница - Модиньяни Ева. Страница 40

– Значит, ты покидаешь наш квартал, – сказал он. – Ты уверен, что поступаешь правильно?

– Ошибается даже священник на мессе, дон Оресте. Я делаю то, что мне кажется… – Он отпил еще немного вина. Оно было хорошее, натуральное и какое-то искреннее, каким бывает простой и бесхитростный человек.

– То, что тебе кажется более правильным? – закончил за него дон Оресте.

– То, что мне кажется удобным для меня, – уточнил юноша.

– Удобство и правильность, бывает, следуют разными путями.

– Не спрашивайте меня о том, чего я не знаю, – ответил Чезаре с улыбкой.

– Но я у тебя ничего и не спрашиваю. Ты многому научился за эти два года. Твой голос звучит по-другому. – И это было правдой: Чезаре казался другим человеком.

– Я видел много книг, но выбрал для себя мало, зато все время держал глаза открытыми. – Чезаре вернулся с фронта всего с пятью книгами, бутылкой коньяка и подарками для друзей.

Из высокого церковного окна виднелось хмурое небо.

– Боюсь, что зима в этом году будет суровой, – перевел разговор на другое священник, – кругом столько нищеты, даже небо плачет. Прежде мы говорили: потерпите, пока кончится война. Теперь она окончилась, и просим людей затянуть пояса, чтобы возместить ущерб, который она нанесла. Едва мы кончили воевать, как сами тут же разделились на белых и красных. Поговаривают о забастовках, призывают, как в России, к революции. Из России, сын мой, исходят великие искушения, но не свергая правительства и проливая кровь, освобождается человек от нищеты. Любовь, а не насилие спасет мир. – Священник снял очки и принялся своим клетчатым носовым платком протирать стекла. – И уж, конечно, не нам – не бедному священнику и не юноше, хоть и с сильной волей, – переделывать судьбы мира. Война изменила многое, но, увы, изменила не к лучшему.

– Для кого-то и к лучшему, – возразил Чезаре, – но все же мало тех, кому повезло.

– Как бы то ни было, оставим вечные проблемы: нищету духовную и материальную. В нашей маленькой пастве, хоть это и слабое утешение, нищета в основном материальная. – Почти все его прихожане были добрыми христианами.

– Я не забуду, что родился здесь, – сказал Чезаре, – не забуду своих друзей и всех тех, кто помогал моей семье, моим братьям.

– Для них было сделано все возможное: пусть господь примет их души. – Священник воздел глаза и руки к небу.

– Да, дон Оресте. – Чезаре вытащил из кармана пиджака конверт. – Я не знаю, как возместить эти добрые дела, вы знаете это лучше меня. – И уверенной рукой протянул конверт священнику.

В конверте была значительная сумма.

– Я могу взять эти деньги? – спросил он, вкладывая в этот вопрос еще один: праведным ли путем получены они?

– Я их заработал, торгуя вином. – Это было сказано честным тоном.

– Хорошо. И я принимаю их как честные деньги, – сказал дон Оресте, который, возможно, еще и испытывал некоторые сомнения.

– Я их заработал, торгуя вином, – повторил Чезаре. – «Но существуют ли честные деньги, кроме тех, что зарабатывали мой отец и моя мать? – подумал при этом он. – Можно ли считать честными деньги от военных поставок или от фармацевтики Кастелли?» – Он многое усвоил за эти годы, но никто не мог объяснить ему, как человек становится богатым. Всегда есть тайна у истоков любого состояния. За свои дела он уже просил прощения у бога.

– Я беру их как честные деньги, – повторил дон Оресте. – Ню ты уверен, что хочешь дать мне именно эту сумму?

– Несколько лет назад я заключил обязательство с господом именно в вашей церкви. Я не рассчитался, конечно, еще этой суммой, но это только начало, чтобы показать мою добрую волю. Вы лучше знаете, как использовать эти деньги. Я буду работать честно, сообразно правилам, записанным в людских законах, которые отличны от законов господа. Но я обещаю не пачкать своих рук и держаться подальше от мерзости. У меня неплохие перспективы, но я пока еще не тот, кем хотел бы стать.

– Но чего же ты хочешь, в конце концов? – Дон Оресте терял с ним терпение.

– Я хочу строить дома, – сказал твердо Чезаре, – потому что каждый новый дом прибавляет надежды и дает кров тем, кто ютится в лачугах. Я не могу обещать дом каждому, но никто не помешает мне построить столько домов, сколько я смогу. Держите эти деньги. Каждый месяц, как только я развернусь, церковь будет получать от меня помощь для бедных.

Священник пристально посмотрел на него, словно желая прочесть самые сокровенные его мысли.

– Деньги – это не все, – сказал он.

– Да, но они помогают жить с большим достоинством, – возразил парень.

– Ты, может, думаешь, что господь нуждается в твоих субсидиях? – язвительно произнес священник, пытаясь умерить его амбиции.

– Господь, конечно, нет, но бедный люд – да. Рука дающего не оскудеет. – Он умел выкрутиться в любом споре.

– Хорошо. В таком случае приход принимает твою помощь. – Священник встал и благословил его.

– Дон Оресте, – прощаясь, сказал Чезаре, – у меня есть грехи, которые нуждаются в прощении, но я не думаю, что добрый господь согласен дать мне прощение за эту скромную мзду. Я так и не научился молиться, как вы меня учили, и это единственный способ, который у меня есть, чтобы показать мою веру.

– Иди, сынок, и благослови тебя бог. – Дон Оресте увидел в нем белого лебедя и вознес молитву за то, чтобы видение это отвечало действительности.

Глава 33

В серые зимние сумерки он вернулся в тот дом, который остался в его памяти навсегда освещенным ярким июльским солнцем. Он помнил ласточек и стаи голубей, которые меняли цвет в прозрачном воздухе, мелодичный и веселый перезвон колоколов. И вот он снова оказался здесь, но холодной ломбардской зимой.

– Мой мальчик, ты вернулся. – Матильда ждала его, стоя наверху лестницы, одетая в темное, с грустным и бледным лицом.

Чезаре обнял ее без слов. Он ждал звонкого смеха, ее оживленного говора, исходящего от нее аромата, который был сходен с запахом дома: аромата глицинии и специй, с которыми она возилась на кухне. Он ожидал увидеть радость в ее черных блестящих глазах, а встретил взгляд печальный и угасший.

– Что с тобой, Матильда? – Чезаре поддержал ее, обняв за талию, и уложил на диван в знакомой гостиной.

– Да, вот видишь, какая я развалина? – сказала она с улыбкой, делая над собой усилие, чтобы выглядеть оживленной.

– Ты просто устала. Полежи, отдохни.

– Не поможет, – грустно сказала она. – Вот все дыхание, что у меня осталось. – Она пыталась скрыть от него одышку.

– Но что случилось, Матильда? – участливо спросил он.

– Ты помнишь? – ответила она, следуя своим мыслям. – Ты помнишь, как это было в первый раз? Пять лет назад… Ты помнишь, голубок?..

– Подожди, ты немного больна, но ты скоро поправишься, – сказал он, ощущая растущее беспокойство. – Вот увидишь, тебе скоро станет лучше. – Нет, это была не та женщина, красивая и желанная, которая встретила его здесь в тот июльский день. Все было в ней иным, как бы потухшим.

– Ты стал красивым, – заметила она. – Еще красивее, чем раньше. Ты стал мужчиной. Ты сдержал обещание.

– Ты тоже красивая. – Чезаре не лгал, болезнь пощадила ее красоту, не лишив ее женственной мягкости.

– Красивая, как закат. – Она вспоминала слова Мими, веселой цветочницы у Джакомо Пуччини. Сколько раз они слушали вместе этот финальный дуэт из «Богемы». Но то были слезы чувствительности, вызванные музыкой и актерской игрой, а теперь была боль без исхода.

– Зачем ты это говоришь? – возразил ей Чезаре.

– Это последний акт, голубок. – Она погладила его руку своей, уже отвыкшей от работы рукой, слабой, почти прозрачной.

– Что с тобой? Расскажи.

– Это началось от простуды, – сказала она. – Потом плеврит, потом легкие. Я едва могу дышать. Продержалась только потому, что ждала тебя.

– И ничего не писала мне об этом? – Он нежно поцеловал ее в глаза, потом в губы.

– Зачем? К чему тебя беспокоить? Что бы это изменило? И потом, я знала, что ты скоро вернешься. – Она словно пила его дыхание, вбирая в себя его свежую юность, его живой запах.