Единственная наследница - Модиньяни Ева. Страница 80

Телефон рядом с ванной издал мелодичный сигнал. Анна взяла трубку и ответила. Это был Арриго, который звонил ей из Рима.

– Я помешал? – спросил он.

– Нет, дорогой, что ты, – ответила Анна. – Я в ванне. – Потом добавила: – Мне жаль за сегодняшнее. Но я не хотела никого видеть.

– Понимаю тебя, – согласился он. – Я, наверное, должен был остаться?

– Нет, – сказала она. – Ты хорошо сделал, что вернулся в Рим. Который час?

– Почти полночь. Я надеялся увидеть тебя сегодня.

– Я уже сказала тебе, что мне очень жаль.

– Ребята тоже надеялись увидеть тебя, – настаивал он. – Какие у тебя планы?

– Не знаю, дорогой. Возможно, завтра вернусь в Милан. А может, и нет. Мне тоже хочется побыть немного с детьми, тем более что и они хотят этого. Но мне нужно разрешить пару проблем и кое о чем подумать.

– Оставь ты эти проблемы своим адвокатам, – сказал он. Это был совет, но также и знак недоверия к ее деловым способностям.

– Когда мне понадобится твоя помощь, я обращусь к тебе, – ответила Анна. – Сейчас же я страшно устала, у меня слипаются глаза, и я не хотела бы уснуть прямо в ванне.

– Мне кажется, у Марии какие-то проблемы. – Когда ему хотелось продлить разговор, он всегда переводил его на дочь. Мария была самая беспокойная из детей: чем-то похожая на бабушку, она взяла от нее не только имя, но и непреклонность характера, что не обещало ей легкой жизни. – Было бы неплохо, если бы ты поговорила с ней.

– Да, дорогой… конечно, дорогой, – она повесила трубку, пожелав ему спокойной ночи.

Со вздохом облегчения она вышла из ванны, тщательно вытерлась, расчесала волосы энергичными движениями расчески и вошла в синюю комнату. Постель была уже приготовлена. Она улеглась в нее в предвкушении сна, с удовольствием ощущая простыни из тончайшего полотна, которые сама заказывала во Флоренции в мастерской Эмилии Беллини, удобно устроилась на подушках и крепко уснула.

АННА. 1944

Глава 1

– Я правильно делаю, – защищалась Анна, готовая разреветься, но продолжая нападать. Маленькая, с живым и подвижным лицом, с изящным носиком и зелеными блестящими глазами, она не хотела уступать брату и, топая ножкой, спорила с ним.

– Нет, не правильно, – наседал на нее Джулио. Ему исполнилось шесть лет, на два года больше, чем сестре; у него были светло-карие материнские глаза и каштановые волосы Немезио. С высоты своего жизненного опыта он считал себя вправе руководить работой. – Шарики, которые ты делаешь, не высохнут никогда.

Анна поднялась, обошла вокруг ведра и встала напротив брата, уперев руки в бока, как делала бабушка Вера.

– Я меньше тебя, – начала перечислять она, – и руки у меня меньше. И сила меньше. И шарики, которые делаю я, меньше твоих.

– Ты только болтать умеешь, – отпарировал Джулио.

Анна снова уселась рядом с братом в углу кухни, под окном, выходившим во двор, и они принялись выуживать из старого цинкового ведра пригоршни кашицы, сделанной из старых рваных газет, размоченных в воде. Из этого месива они делали шарики, которые, если их плотно скрутить и просушить, оказывались неплохим топливом для печки. Найти дрова или уголь было трудно, да и стоили они дорого. Поэтому Джулио, Анна и другие дети из их квартала выискивали на свалках газеты, которыми и топились в комнатах небольшие железные печки.

Бабушка Вера, несмотря на мороз, отправилась к мессе. Был Новый, 1945 год, и на снегу, который выпал между днем святого Амброджо [14] и Рождеством, играло солнце. Небо было ясным, и воздух казался хрустальным.

Мария жила в постоянном страхе воздушной тревоги: она никак не могла привыкнуть к вою сирен. Самые тяжелые бомбардировки пришлись на 1942 и 1943 годы: тогда пострадали театр Ла Скала, галерея Брера, корсо Виктора Эммануила, площадь Сан-Бабила, даже шпили собора были в опасности. Но самым страшным потрясением стало уничтожение школы Горла, под обломками которой нашли почти триста погибших детей.

Мария готовила пирог для детей из остатков хлеба с добавлением варенья и сухофруктов. Дети имели право отпраздновать Новый год, как и Рождество: накануне они ходили с бабушкой на рынок игрушек, устроенный на виа Калатафини. Мария разрывалась на части, чтобы хоть чем-то порадовать их, ей даже удалось соорудить детям обновки из куска старой ткани. Это было нелегко, даже с ее изобретательностью, но, по крайней мере, она сделала для этого все.

Они позавтракали белым хлебом, макая его в большую миску с молоком. Хлеб, какао, варенье Мария получила по случаю праздника в подарок от инженера Вергани, у которого служила домработницей. Элизабет Лемонье рекомендовала ее в эту зажиточную семью своих старых миланских друзей, когда за несколько дней до вступления Италии в войну Мария решила любой ценой вернуться в Милан, чтобы ее дети не были разлучены.

Чезаре Больдрани пытался многими способами помочь ей, особенно во время страшных бомбардировок 1943 года, когда ее дети нуждались во всем: еде, деньгах, защите. «Давай отправим их обоих в Швейцарию, – предложил он ей. – Там они будут в безопасности». Однажды Мария чуть было не согласилась, и все-таки она не желала возвращаться в синюю комнату в Караваджо или в особняк на Форо Бонапарте в качестве любовницы Чезаре Больдрани.

– Сначала признай девочку, – предложила она.

Но Чезаре, который готов был на все, чтобы вернуть Марию, не мог забыть нанесенного ему оскорбления, не мог притворяться, что любит ее дочь, и главное, не хотел давать свое имя ребенку, которого с уверенностью не мог назвать своим. Как мог такой человек, как Больдрани, сказать: эта дочь, возможно, моя. Десять процентов вероятности. Нет, это исключалось. Он мог терпеть ее, но не любить; он был готов дать ей все, чтобы она ни в чем не нуждалась, но только не свое имя. Он по-прежнему хотел жениться на Марии, но она не собиралась становиться синьорой Больдрани. Она не нуждалась в подаянии. Мария хотела все или ничего. И не для себя, а для маленькой Анны. Она уверена была, что когда-нибудь добьется этого. И эта вера поддерживала ее.

По радио Наталино Oттo запел «Печаль Сан-Луиджи» под аккомпанемент оркестра Крамера, потом диктор говорил о войне. Изо дня в день звучали все те же слова: о стойкости духа, о самопожертвовании, о секретном оружии, которое якобы уничтожало Лондон, о скорой окончательной победе. Звучали слова дуче, который за пару недель до этого обратился к миланцам: «Мы будем защищать зубами и когтями ваш славный город. Из Милана, который внушит людям волю к победе, мы дадим сигнал к новому наступлению».

– Когда кончится война, – спросил Джулио, – мой папа вернется?

Мария закрыла пирог и улыбнулась ему.

– Конечно, вернется. – Но она была обеспокоена. Когда дети произносили слово «папа», приходилось ждать нелегких вопросов.

– Мама, а почему я его не знаю? – Он продолжал скатывать бумажные шарики, но навострил уши в ожидании ответа.

– Потому что он уехал, когда ты был еще слишком мал. – Она взяла с буфета кусочек молочного шоколада, который хранила для праздничного обеда, разломила надвое и откупилась от дальнейших расспросов.

– Если будете хорошо себя вести, – пообещала она, – вечером мама поиграет с вами в лото.

Дети обрадовались, и ради лото, которое очень нравилось им, если и не прекратили болтовню, то, по крайней мере, переменили ее тему. Они прислушивались к словам взрослых и повторяли их с наивностью своего возраста, но уже уловили, что взрослым не всегда это нравится. Как всегда в таких случаях, они перешли на шепот.

– Отцы моих друзей, знаешь, что делают? – прошептал Джулио. – Они присылают письма с фронта. А мой папа бунтарь, он в Париже и не может присылать письма. Но, когда война кончится, он вернется домой и привезет мне столько подарков, что тебе и не снилось.

– А мой папа очень богатый, – отпарировала Анна, – и может подарить мне целый дворец, полный игрушек, тортов и автомобилей.