Через тернии – в загс! - Кускова Алина. Страница 19

– Ульрих, – начала Алла, думая про себя, насколько она сильно увлечена великим русским поэтом. – Не нужно фамильярностей, я не давала никакого повода, что брошу все и уеду с тобой.

– Уля, – томно произнес швед и облизнул свои толстые губы, – зови меня просто Уля.

– Уля, – продолжила Алла, пытаясь опустить шведа с небес на землю, – держи себя в руках.

– Мне приятнее держать в руках тебя! – заявил швед и полез обниматься. Пушкин не помог. Уля плевать хотел на таинственное выражение Аллиного лица.

Жизнь устроена несправедливо. Алла сопротивлялась, как могла, но Карлсон был сильнее и считал ее отпор обычным женским кокетством. Вот как он воспринял ее обещание подумать над его предложением, когда он улетал в прошлый раз. Но она же не виновата, что за это время она успела полюбить другого. И сейчас этот человек откроет дверь своего кабинета…

Жизнь устроена подло. Он открыл дверь.

– А! – сфальшивил Емельянов, глядя на обнимающуюся парочку. – Ты приехал! Я рад, дружище, рад.

Если бы Максим убил их на месте, Алле стало бы гораздо спокойнее. Получилось, что это не у него, а у нее врожденный рефлекс обниматься с первым встречным. Стоп! А почему, собственно, с первым встречным? Она встречает Улю в третий раз. А не обняться со старым другом – это уж преступление. По виду шефа можно было сразу понять, что лично он считает преступлением совершенно другое.

– Осторожно, Ульрих, – Емельянов кивнул на Аллу, – у Аллы Викторовны за время твоего отсутствия появился еще один обожатель. Как бы тебя не вызвали на дуэль.

– Это правда, моя рогоносица?! – взвыл швед, пронзая ее колючим взглядом и на шаг отстраняясь. – Ты любишь другого? Не Улю?!

– Детский сад, – пожала плечами Алла. – Твоя меченосица никогда не была твоей. И кому какое дело, кого я люблю?! – Алла вызывающе посмотрела на Емельянова. – Да, я люблю, – призналась она и постаралась сказать следующее слово достаточно четко, – Пушкина!

– Пушкина?! – в голове Емельянова забегали шарики, ударяясь об ролики. – Новый системный администратор?! Помощник Тимошкина?! А! Это псевдоним профессора Смоленского!

– Дурдом, – умозаключила Алла и демонстративно отодвинулась от шведа.

– Разве? – удивился швед. – А я не знал, что вы переименовались.

Положение исправила Машка, как всегда пришедшая не вовремя. Но для Аллы на этот раз она была настоящим спасательным кругом, за который можно было зацепиться и выплыть наружу из этого омута страстей. Галкина, испепелив стоявшего на одном колене шведа суровым взглядом, торжественно сообщила, что стол в бухгалтерии накрыт и народ для разврата собран. Она специально при начальнике подчеркнула, что не одобряет пиршества во время чумы, которой был для нее каждый обычный рабочий день. Но Емельянов, не обратив внимания на колкость, побежал в отдел кадров, по совместительству бухгалтерию, пытаясь узнать у всеведающей Голубкиной, кто такой этот Пушкин.

Дружный коллектив «Меченосца» собирался за накрытым столом по большим праздникам, среди которых был Новый год. Но прошлый они провожали со старым начальником, а с новым еще ничего совместным образом не отмечали. Ульрих принял это во внимание и взял на себя роль тамады, поднимая настроение окружающим. Но все и без него были рады оторваться от повседневной рутины, хотя отрываться по полной, в ином смысле этого слова, побаивались. Мало ли как оценит их поведение новый босс или, что еще хуже, генеральная директорша, прибытие которой ждали с минуты на минуту. Ульрих сам ей позвонил и пригласил на посиделки с коллективом. Та поначалу обрадовалась, что-то прокричала в трубку, но потом сникла и заявила, что если и заедет, то только на минутку, чтобы увидеться с Карлсоном.

Алла довертелась на стуле до такой степени, что почувствовала, как на интересном месте образуется мозоль. Швед усадил ее рядом с собой и при каждом тосте обращался непременно к ней, что стало поводом для насмешек у Тимошкина с Голубкиной. Они поворчали, что в их годы такого не было. Судя по их рассказам, в их годы ничего не было: ни секса, ни распутства, ни жизни на Земле. Галкина устроилась рядом с Емельяновым и строила ему глазки. Но шефу было не до ее красноречивых претензий, Алла понимала, что он готовится к встрече с Эммой.

Королева появилась внезапно, о ней почти все, кроме него, забыли. Ульрих рассказал смешной анекдот про таджикских дизайнеров, занимающихся обустройством интерьера в доме одного его знакомого. Дверь открылась под смех сотрудников «Меченосца», и Эмме пришлось растянуть губы в улыбке. Она поприветствовала Ульриха, тот кинулся к ней обниматься. Алла заметила вслух, что обниматься у шведа – вторая натура. Емельянов, прекрасно слышавший ее замечание, никак не отреагировал. Сидел, словно пришпиленный к стулу, и таращился в свою пустую тарелку. Галкина принялась накладывать ему всего, что только было на столе, пришепетывая при этом, какая она замечательная хозяйка.

Виталик Семенов или не выдержал такого вольного обращения Машки с начальником, или понадеялся снова произвести на генеральную директоршу впечатление, рванул к Эмме Олеговне и приложился губами к ее руке, которую схватил с таким энтузиазмом, что можно было опасаться травмы.

– Вы такая, такая, – Виталик подбирал слова, – необыкновенная! Способная на поступки женщина!

Алла вспомнила, что где-то уже это слышала. Эмма потрепала Семенова по затылку и потребовала штрафную. На этих словах Емельянов подскочил и повернулся к вновь прибывшей.

– Тебе, – зашипел он, – вам то есть, нельзя. Ни в коем случае! Эмма Олеговна, подумай… те о себе.

– А может, я хочу, – Эмма прошла к столу и села между Виталиком и Ульрихом, – хочу напиться и забыться. А вы делайте все, что заблагорассудится: бросайте семью, влюбляйтесь, женитесь на ком попало.

– Дамы и господа! – Швед догадался, что выкручиваться придется ему. – Предлагаю продолжить нашу корпоративную вечеруху поднятием посуды за нашего лучшего директора Эмму Ольговну!

– Вечеринку, – подсказала ему Алла, – и не посуду, а бокалы, – его пришлось постоянно поправлять, он обязательно что-то путал.

Королева не обиделась, что исковеркали ее отчество, возможно, все иностранцы его путали. Она опрокинула пару бокалов вина и потащила Виталика танцевать. Развернуться было совершенно негде, но это не помешало паре показать всем присутствующим класс. Вероятно, Виталик в детстве посещал балетный кружок, а Эмма обучалась танцу живота. Алла должна была признаться себе, что директорша выглядела прекрасно. Да что там, она выглядела роскошно. Такими женщинами не разбрасываются, их берегут для улучшения потомства. Были ли дети у Эммы, Алла не знала. У Емельянова их не было, а это главное. Максим сидел и уминал закуски, заботливо положенные ему Машкой. Та все подкладывала ему в тарелку и подкладывала…

– Максим Леонидович, – не выдержала Алла, – вы лопнете.

Тот чуть не подавился.

– А ты отойди! – буркнула Галкина, вспомнив остроумную девчонку из рекламного ролика.

– Зачем же?! – откашлялся Емельянов. – Пойдемте, Алла Викторовна, танцевать! – И он схватил ее за руку, вытаскивая из-за стола.

Она попыталась уцепиться за Улю, но швед только развел руками и многозначительно покачал головой. Что ему пришло в эту минуту в голову, Алла не знала, но поняла, что иностранный гость о чем-то догадывается. Раскрасневшийся Максим вытащил ее на середину, где отплясывали Эмма с Виталиком, и одним рывком прижал к себе. Татьяна с круглыми от испуга за подругу глазами увеличила громкость магнитолы, и все помещение заполнил какой-то знойный фокстрот.

Танцевать его Алла не умела, к тому же, при всем ее желании, места было недостаточно: она часто наступала на ноги Емельянову и толкалась попой с Королевой. Издали эти танцы можно было бы назвать игрищем самцов и самок человекообразных обезьян в брачный период. Но примолкшие коллеги вежливо дотерпели эти двусмысленные танцы до конца. Молчал даже Ульрих. Когда Алла села на свое место, он наклонился к ее уху и спросил: