LOVEстория - Щербакова Галина Николаевна. Страница 19

Вот оно что! Вот… Больной Володя нас бы объединил, а больная Мая нас всех разъединила.

Тогда я подставляла в наш кривоватый четырехугольник самую незначащую в игре сторону – собственного мужа – и получалось совсем ужасное: в этом гипотетическом горе я была бы одна. Совсем…

Нет, мы были все-таки треугольником, и я даже вздохнула с облегчением, что муж, слава богу, – тьфу! тьфу! тьфу! – здоров и не имеет к нам отношения. Спасибо тебе, дорогой мой, мне есть куда прийти с побитой мордой. Я виновата перед тобой, мне стыдно, а там мне не стыдно и я не виновата. Там я в другом вареве и уже столько лет…

Мая позвонила сама, уже из дома, попросила принести детективчик. Я выбрала три, самые, самые… Сделала свой фирменный «наполеон», купила «орхидею в домике». Я думала, что еще? Мне хотелось тратить на нее деньги, ублажать…

Она хорошо выглядела. Выпавшие после химии волосы подросли. Я вспомнила Анну Каренину, у нее тоже после тяжелых родов волосы вылезали черной щеткой. Так написал граф. Ему была неприятна Анна, грешнице полагалось умереть, а она выжила. И ощетинилась.

С какой стати это вспомнилось тут, у Маи? Маи-безгрешницы? Маи-страдалицы? Тут явно была путаница, и путаница не только в моей голове. В голове – безусловно, но была какая-то неправильность по больному счету. Щетинка так, намек, знак… Чего?

– Ты похожа на Анну Каренину, – сказала я Мае.

– Я похожа на свою послетифозную бабушку, – засмеялась она. – У нас есть фотография.

Мая стала рассказывать про Саида, которому давно пора жениться, а он ни в какую. «В нем стало проявляться национальное, – сказала она. – Понимаешь?»

– Ну и что? – ответила я. – Что в этом дурного?

– Ничего, – вяло ответила Мая. – Просто чудно будет, если он примет мусульманство.

Она стала мне рассказывать про мужа-узбека, какой он был «очень восточный».

– Плюнь, – говорю. – Ничего у Маргули не вышло. У тебя все в порядке. Подумаешь, операция! Как ты – мильён.

Мы примеряем протез. Тяжелый, он как бы переливается в руках.

Мая даже зарозовела от обретения формы и стала совсем молодой и хорошенькой. Мне хотелось ее обнять, утешить, Но пришла Вава и широко, расплывчато села на диване. И разговор пошел ни про что… И уйти оказалось легко.

А во дворе я встретила Володю и увидела, как он плохо встрепенулся. Ощетинился.

– Мая хорошо выглядит, – сказала я.

Он переложил сумку из руки в руку. У меня даже возникло нелепое чувство, что он снова собирается дать мне по морде затекшей от тяжести ладонью. И я поймала себя на том, что у меня уже есть опыт такого рода, и я даже развернула лицо так, чтоб смягчить удар, чтоб ладонь точно пришлась на мягкое, на щеку.

Можно пережить пощечину и не получив ее. Это был тот самый случай. Я шла домой, и у меня горело лицо. Только добравшись до родных железяк эстакады и уцепившись за них, я поняла главное: вина и грех возложены на меня. Вернее, не так. Вину и грех выбросили мне вслед, быстренько захлопнув дверь. Собирай, кукушечка, свои бебехи и отвали. У людей большие и красивые чувства – болезнь, смерть, мусульманство, – а ты просто мимо шла, побирушка… Ну вот и иди дальше… Моя покойная бабушка кричала с крыльца нищенкам: «Нечего подать! Нечего!»

Благословенны трижды эстакадные кривые лестницы. Пока то да се… Пока вверх и вниз… Пока отщелкали коленки…

Я приняла свою вину. Ладно. Пусть. Справлюсь. Тупым ножом, как по сырому и теплому мясу, я отрезала их всех… Отторгла и вышла из собственной крови. А они уплывали, уплывали… На легком фантомном острове – Володя, Мая, Вава, Саид, Маниониха, близнецы, Маргуля, дольше всех виделась Маина голова со щетинкой волос. Гудбай, Америка, тебя я не увижу больше никогда.

Мне хотелось заплакать, но не получилось. Все-таки я не плакса, это точно.