Призванные луной - Бриггз Патриция. Страница 61

Церковь видела это в другом свете. Когда захват испанцами Нового Света пополнил сундуки церкви настолько, что она больше не нуждалась в покровительстве знатных людей, она начала преследовать и вампиров, и все остальных сверхъестественных существ.

Умерли сотни, если не тысячи людей, обвиненных в вампиризме, колдовстве или в умении превращаться в волков. Лишь небольшой процент обвиненных действительно был вампирами, но потери были все равно тяжелыми — люди (к счастью для них) размножаются гораздо быстрее неживых.

Итак вампиры прибыли в Новый Свет жертвами религиозного преследования, как квакеры и пуритане, только с иными целями. Вервольфы и их призванные луной сородичи пришли в поисках новых охотничьих территорий. Другие — чтобы избежать холодного железа промышленной революции, которая тем не менее последовала за ними. Совместно эти иммигранты уничтожили всех сверхъестественных существ, живших в Америке, и даже легенды о тех в основном забылись.

Среди них было, очевидно, и мое племя.

Сворачивая на дорогу, ведущую к Ричленду, я вспомнила, что рассказывала мне мать. Она не очень хорошо знала моего отца. В моей почти пустой шкатулке для драгоценностей — серебряная пряжка для пояса, которую отец выиграл на родео и подарил матери. Она говорила мне, что у него глаза были цвета освещенного солнцем пива и что он храпел, когда спал на спине. Еще она знала, что если бы кто-нибудь вовремя нашел его разбитый грузовик, отец выжил бы. Он не погиб в катастрофе. Кто-то острыми зубами перегрыз ему крупный сосуд, и он умер от потери крови.

Сзади, из фургона, послышался шум. Я повернула зеркало, чтобы видеть, что там происходит. Глаза Сэмюэля были открыты, и он сильно дрожал.

Стефан не объяснил, какой может быть плохая реакция на Поцелуй, но я была уверена, что пойму сама. Я едва не пропустила поворот в парк Колумбии, но все-таки среагировала вовремя, и пятиться не пришлось.

Я ехала, пока не отыскала небольшую стоянку рядом с какой-то мастерской. Здесь я остановилась, выключила фары, скользнула между сиденьями и осторожно приблизилась к Сэмюэлю.

— Сэм? — произнесла я.

На мгновение он перестал дрожать.

Глаза его горели в полутьме. Я чувствовала запах адреналина, ужаса, пота и крови.

Мне пришлось заставлять себя не убежать. Отчасти я понимала, что одной из причин его состояния служит мой страх. А в стальном догадывалась, почему вервольфы так плохо реагируют на вампирский Поцелуй: волк приходит в себя, не в состоянии двигаться, и его последнее воспоминание — кто-то пьет его кровь. Этого достаточно, чтобы нажать на все кнопки паники в арсенале вервольфов.

— Тише, — сказала я, скорчившись между вторым сиденьем и дверью. — Вампиры ушли. Ты ощущаешь последствия укуса. Они делают свои жертвы пассивными, чтобы иметь возможность кормиться, не привлекая внимания. Но сейчас все позади — Стефан обещал, что дурных последствий не будет.

Сэм начинал приходить в себя. Я видела, как расслабились его плечи — и тут зазвонил мой телефон.

— Алло. — Я старалась говорить тихо.

— Мерси. — Это был Уоррен, голос его звучал напряженно. — Приходи ко мне как можно скорей — и приведи с собой Сэмюэля.

Сзади послышались резкие звуки. Перемена и в лучшие времена — когда им удобно и они просто хотят поохотиться — для волков болезненна. Перемена в атмосфере, сгустившейся от страха и крови, трудна. Очень трудна.

— Сэмюэль болен, — сказала я, когда раздался крик, полный боли и отчаяния: Сэмюэль сражался с переменой.

Уоррен выругался.

— Тогда объясни мне вот что. Почему Адам решил, что кто-то в стае его предает?

— Это моя вина… Уоррен, стая собирается у твоего дома?

Он хмыкнул. Надо полагать, это был утвердительный ответ.

— Сообщи Адаму.

— Я сделал бифштексы и накормил егсг час назад, и теперь он спит. Я пытался разбудить его перед звонком тебе, но он глубоко погрузился в целительный сон.

— Доктор Корник разбудит. — Я морщилась от звуков, которые издавал Сэм на заднем сиденье. — Но сейчас он не может подойти к телефону.

— Хорошо, Мерси. — Голос его неожиданно стал спокойным. — Я об этом позабочусь. Если Сэмюэль начал непроизвольную перемену, тебе нужно уйти от него и дать ему время успокоиться.

— Что? И оставить Сэмюэля охотящимся посредине Кенневика?

— Он тебя не узнает, если меняется непроизвольно. Это будет не Сэмюэль, сын Брана, а только волк.

Звуки сзади были не человеческими, а волчьими.

— Мерси, уходи оттуда.

— Хорошо, Уоррен, — ответила я, решив, что он прав. Волки, настоящие волки, обычно не бывают злобными, если они не испуганы, не ранены и не загнаны в угол. Вервольфы всегда свирепы, всегда готовы к убийству.

— Если не сработает, объясни ему, что меня забрали вампиры, — попросила я. — Не думаю, чтобы он помнил. К тому же это близко к правде. Вампиры вызвали эту непроизвольную перемену. Расскажи ему это.

И я закрыла телефон.

Бежать было уже поздно, да я бы и не стала. Оставить Сэмюэля разбираться с последствиями его волчьей свирепости? Сэмюэль — целитель, защитник слабых. Я была уверена, что он не сможет жить с кровью невинных на руках.

Когда-то, давно, я его бросила. Больше не брошу.

Звуки стихли, и я слышала только его частое дыхание, но ощущала его гнев. Не стала раздеваться перед переменой — это заняло бы слишком много времени. Когда белая голова Сэмюэля показалась над сиденьем, я выбиралась из-под футболки и бюстгальтера.

Я скорчилась на полу, зажав хвост между лапами. Не поднимала голову, но различила, как подались пружины, когда он медленно перебрался через спинку сиденья и остановился. Я была так испугана, что не могла дышать. Если бы в глубине души я не была уверена, что Сэм, мой Сэм, не причинит мне вреда, не смогла бы сделать последующее.

Он двигался совершенно беззвучно. В Монтане на охоте волки громко воют, но в городе охотятся без единого звука. Ворчание, вой, лай — все это инструменты блефа; убивает волк молча.

Когда Сэмюэль оказался на сиденье, я перевернулась на спину и подставила под его челюсти брюхо. Вытянула морду, чтобы и шея была уязвима. Это было едва ли не самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать. Конечно, он мог легко убить меня, если бы я и не подставляла живот, но было что-то ужасное в этой сознательной беззащитности.